«Не проломит же он голову», — думаю. И говорю:

— По овце за щелчок, пока не заплачу. Только не в одном месте бейте.

— Гни башку!

Нагнулся я — он как врежет. Аж у меня искры из глаз! Но стою. Он — второй, — стою! Третий — стою. Четвертый как даст — я и счет потерял! Чисто молотком!

Вытащил меня Мартин в сени, полил воды на голову и опять за стол. Очухался, сижу и шишки рукой щупаю. Шесть штук! Значит, шесть овец, да корова, да нетель! Ого-го! Плевать, что больно. А Карклис обнимает меня и говорит:

— Л-люблю тебя, уваж-жаю! Настоящий хозяин будешь. Голова у тебя, как у быка, крепкая. Стукну — только звенит. Даже палец расшиб.

— И не заплакал? — с удивлением спросил у рассказчика Вилис.

— Пока в уме был — нет. А дальше не помню. С тех пор у нас в хозяйстве моих две коровы и пять овец. Как делиться с Мартином будем — эти не в счет. Вот как повезло! — закончил Петр, самодовольно усмехаясь.

— Ничего не скажешь, ты свое богатство головой заработал, — съязвил Сережа.

— Не тебе чета, голодранцу! — ощетинился Петр, почуяв насмешку.

— А все-таки швагер надул тебя на одну овцу, — сказал Рудис. — Шишек-то, говоришь, было шесть, а овец у тебя только пять.

— Нет, не швагер. Он пять раз щелкнул, батька видел. Шестую, должно, Мартин в сенях добавил, как голову мне мочил. Завидки взяли — долбанул кружкой или чем.

Петр чувствовал себя хозяином. Чтобы показать свою власть, он толкнул плечом сидящего рядом Павла, и приятель, состроив глуповатую улыбку, повалился на спину. Потом дернул за волосы Вилиса так, что тот вскрикнул от боли. Когда он потянулся к Рудису, пастух ударил его по руке.

— А, ты так? — полез на него Петр с кулаками.

Сергей схватил хозяйского сына за одну руку, Рудис за другую и отшвырнули его назад.

— Павел, давай мы им наложим, — предложил Петр, не спуская злых глаз с непокорных мальчуганов.

— А ну их, — лениво отмахнулся Павел. — Зацепи — не рад будешь. Я своих знаю: целый месяц потом гадить будут.

— Ну, тебе я еще припомню! — со зловещей угрозой мотнул Петр головой Сергею.

Никто больше не проявил желания вспоминать интересные случаи из своей жизни, и Вилис предложил:

— Сергей, расскажи какую-нибудь книжку.

— Что он там расскажет! — угрюмо скривился Петр. — Про колхозы про свои.

— Он разные читал, — возразил Вилис.

— Вранье все. Знаем мы про их книжки. Один обман.

Сережа не собирался рассказывать при Петре, но наглый самоуверенный тон молодого хозяйчика разозлил его.

— Балда ты осиновая! — с холодным презрением сказал он. — Откуда тебе знать, когда ты дальше своей подворотни ничего не видел! Книг ты не читал. Ни театра, ни кино у вас не было. Ну что ты можешь знать?

— А ну, замолчи! — с угрозой крикнул Петр и показал кулак.

— Подумаешь, испугал! Кулак — не доказательство.

На помощь Петру пришел Павел.

— Ты — не очень… Думаешь, у вас, у Советов, одних кино есть? Я еще до прихода красных видал в городе «Приключение американского миллионера». И книжки читали, когда в школе учились… А теперь нам книжки ни к чему. Пустое это, баловство. Хозяйством заниматься надо.

— Книги — пустое? — вскричал Сергей.

— А что от них пользы?

— Мы без книжек жили — дай бог! — заржал Петр неестественно громко, мешая Сергею ответить. — Кабана пудов на десять забьем и жварим сало каждый день. Колбас начиним, пива заведем. В праздник наешься, что на животе хоть орехи коли! Во была у нас житуха при Ульмане!

— Жилось кулакам…

— Ясно — не дуракам.

Сергей сумел прикрыть вспышку ненависти к этому самоуверенному тупице неопределенной улыбкой.

— А ты, Петро, умный. Ну прямо как у вашего Ульмана башмак.

Петра такое сравнение слегка огорошило.

— Что? — не сразу нашелся он. — Ой уж — и башмак.

Пастухи прыснули в ладоши. Молодой хозяйчик обвел их злым взглядом, заметил сдержанную улыбку на лице Павла и лишь тогда понял, как осмеял его Сергей.

— А ты!.. А сам! — крикнул Петр, не зная, чем уязвить противника. — Вы в России книжками да кинами забавлялись, оттого у вас ни поесть, ни одеть нет чего! Вас немцы бьют! К Москве подходят!

— Врут они, хвастают, — переменился в лице Сергей. Напоминание о неудачах советских войск на фронте было для него как пощечина, на которую он не мог дать сдачи.