Шрифт:
Тут Константин вспомнил, что Глеб и здесь угадал.
Действительно, согласно неопровержимым историческим данным, сын Ярослава Александр Невский кляузничал на брата, причем Неврюева рать, которую он привел на Русь, желая спихнуть того Андрея с владимирского стола, причинила стране бедствий как бы не больше, нежели Батыевы полчища. В свою очередь дети героя Ледового побоища — Андрей и Дмитрий — неоднократно водили свои дружины друг на дружку и тоже всякий раз брали себе в помощь татар.
Внуки же победителя крестоносцев вовсю поливали гнусной клеветой своих двоюродных дядьев и братьев — тверских князей и тоже потомков Ярослава [71] , из-за чего, а вовсе не из-за выгодного географического положения — от Москвы только до Оки сколько плыть надо, а Тверь сразу на Волге стоит — им и удалось одержать верх.
Ему с тоской подумалось: «Неужто Глеб во всем прав? Неужто лишь подлейший может победить в борьбе? Дудки. Ведь был же Святослав, который даже врага предупреждал: „Иду на вы“. Хотя… как раз у него никогда и не было соперников в борьбе за власть. А Владимир Мономах? — всплыло спасительное, и тут же к нему добавилось еще одно имя: — И отец его, Всеволод Ярославич. Он ведь тоже уступил двоюродному брату Изяславу».
71
Всего в Орде зарезали четырех тверских князей. Из них первых двух по навету Георгия Даниловича, а за двоих других вина на родном брате Георгия — Иване Даниловиче, по прозвищу Калита.
Однако Глеб будто читал мысли узника.
— Ты, может, скажешь про то, какой был добрый сын Ярослава Мудрого, кой княжение Киевское старшему брату отдал? Так и тут причина иная может быть — сил ратных не хватало для сечи, вот и все.
— Он сам его позвал на Русь из ляхов. И пришел Изяслав в Киев лишь с малой дружиной.
— Бывает, — понимающе кивнул Глеб. — Вон яблоню взять. Плоды все сплошь румяные, будто солнышко, а поискать — и такое же спелое с ветки сорвешь, но зеленое, будто смарагд [72] . Токмо оно одно-одинешенько, а остальные…
72
Изумруд.
— Но нынче во Владимире сидят как раз потомки зеленого яблока, — не уступал Константин.
— Сидят, — не возражал Глеб. — Стало быть, семечки его побеги хорошие дали, а на побегах тех выросли… — Он сделал многозначительную паузу и жестким, уверенным тоном закончил, как отрезал: — Сызнова румяные яблочки.
Он неспешно прошелся по темнице, провел рукой по земляной стене, зачем-то притопнул, словно проверяя прочность пола, после чего, повернувшись к Константину, вновь обнажил в улыбке белоснежные, слегка влажные, выпирающие вперед клыки.
— Думаешь, не ведаю я, почто ты память нашу родовую копать удумал да уверить меня в чем-то добром возжаждал? Мыслишь, будто и опосля услышанного сопли тут распущу, обниматься полезу, на груди твоей слезу горячую уроню? — И с упреком продолжил: — Эх ты! Раньше о том думать надо было, до Исад. Порубили бы всех дружно на пиру том, и ныне ты мед хмельной пил бы в светлице чистой за столом широким али девкой услаждался в опочивальне своей. Ожск твой опять же целый стоял бы, а не в головешках дымился, да и сам бы ты тож не в нем сиживал, а куда как повыше, в Пронске.
Он подошел поближе к Константину и присел на корточки, не спуская с узника своих глубокопосаженных маленьких змеиных глаз.
Правая рука его машинально опустилась на земляной пол, нащупала Парамоновы приспособления для пытки, выбрала из них кочергу с расплющенным концом, и Глеб, даже не поворачиваясь, молча через плечо протянул ее палачу.
Тот услужливо схватил протянутый инструмент, метнулся к жаровне и, опустив его туда, принялся энергично раздувать багряные угли, успевшие подернуться тончайшей серой пленочкой.
— А еще потому ты так охотно говоришь со мной нынче, — грустно произнес Глеб, продолжая гипнотизировать своим гадючьим взглядом Константина, — что боишься. И правильно. Как токмо закончим беседу нашу, так к делу и приступим. А знаешь, — едва замолчав, вновь начал он, чуть кривя в усмешке тонкие губы, — почему я тоже не спешу? Вовек не угадаешь. Хошь на спор?
— А на кону что?
— Проиграешь — мой Парамон начнет, помолясь. Выиграешь — отсрочу твои муки на то время, пока поп десяток молитв не прочтет от начала до конца.
— И ты его тогда не тронешь, — быстро произнес Константин.
Глеб, чуть поколебавшись, весело махнул рукой, соглашаясь, но при этом искорка коварства все же мелькнула где-то в глубине глаз.
— Быть по сему. — И пояснил свою податливость: — Ты все едино не угадаешь. А коли чудо случится, так поп твой мне все одно ни к чему. Потому я ничего не утеряю. Ну давай, — потребовал он и уточнил: — Один раз у тебя. Другого нет.
Константин принялся лихорадочно размышлять, не зная, за какую мысль уцепиться. Причин для такой неторопливости могло быть сколько угодно, к тому же не имелось никаких гарантий, что Глеб не соврет, даже если Константин угадает верно.