Глеб иронично усмехнулся:

— Откуда же нам, глупым да убогим, об этом знать. Такое токмо пред смертью открывается. Вот хоть тебе, к примеру.

Константин вздрогнул от столь прозрачного намека, если это вообще можно было назвать намеком, но тем не менее продолжил:

— А он у тебя таков. Ныне моя медленная казнь будет твоим последним испытанием, ниспосланным дьяволом. Коли достойно его пройдешь, тот в награду твою душу пред тобой откроет. Всю вывернет и даже на самое донышко заглянуть дозволит.

— Ты же сказал, будто черная она у меня. Какой интерес туда глядеть? — хмыкнул Глеб. — Чего такого я в ней увижу?

— Верно я сказал и от слов своих не отказываюсь, — согласился Константин. — Вот мрак ты этот свой и увидишь. Сплошную черноту. Бездну. Попытаешься вглядеться, чтобы хоть что-то узреть, но не сможешь. И очей отвести в сторону тоже не сумеешь, ибо манить тебя эта бездна станет. И долго ты в нее заглядывать будешь, дьяволу на потеху. А потом сама бездна в тебя заглянет. И страшен будет ее взгляд, ибо не в силах человека вынести то, что пока не дано ему богом…

Гадючьи глазки буравили Константина, ввинчиваясь, впиваясь в него зло, и наконец Глеб, не выдержав, истошно заорал, вскакивая на ноги:

— Довольно! — Тут же он повалился назад на земляной пол, с испугом пролепетав, растерянно глядя на Константина: — А я ног не чую вовсе.

— Отсидел, поди, — усмехнулся тот.

Глеб будто отрезвел. Уверенно вытянув ноги вперед, давая время восстановиться кровообращению, он откинулся слегка назад, опершись на руки, и задумчиво произнес:

— Вишь ты, как оно все завертелось. А я ведь, брате, еще с весны засомневался. Подменили младшего моего, думаю.

Настала пора вздрагивать от неожиданного изгиба Глебовой мысли Константину, а будущий палач продолжал:

— Мед хмельной еле-еле потребляет. Ишь, раны не дозволяют. Девка ядреная идет мимо, а ты и не глянешь в ее сторону. На охоту ездил последний разок аж в студенце. Из слуг да дворовых своих хоть бы одного с тех самых пор зашиб. И ведь не токмо ни единого разочку никого не изувечил али прибил бы слегка, для острастки, так ты и руку ни на кого не подъял. Ну хошь бы перстом ткнул, ан и того нетути.

«Ничего себе, насколько он наблюдателен! — восхитился Константин. — А главное, как лихо систематизировал все изменения. Силен, бродяга, черт его дери. Даже жаль, что мы с ним по разные стороны. С его-то умищем, чутьем и прочими знаниями Средневековья, которых у меня никогда не будет, ибо для этого надо тут родиться, мы бы…»

Додумывать не стал. А зачем? Умерла так умерла, ибо того, что случилось, назад не вернуть.

А Глеб меж тем продолжал:

— Опять же сыновец [74] мой Святослав от учения тяжкого не бегает, как ранее. Пытаю его давеча яко стрый [75] : «Поведай-ка мне, почто так умучиваешься, чтя Библию али ину каку книжицу?» Он же степенно ответствует, что князь-батюшка так повелел. На пирах невесть кого без роду-племени привечать стал. Один гусляр чего стоит. Воев в дружину чуть ли не из канавы подбираешь. Да что там… Ежели все перечесть, перстов на руках не хватит.

— А ты на ногах еще добавь, — посоветовал Константин.

Глеб шутку понял и, странное дело, почти не обиделся. Даже попытался ее продолжить:

— Так неудобно. Как счет вести, так разуваться надо. А надумал я вот что, — вернулся он к своей мысли. — Собрал я все перемены, что с тобой приключились, воедино и понял: не может человек так перемениться, да еще за столь короткий срок. Это ведь не молонья какая на единый миг сверкнула, ан глядь, а ее уж нетути. Стало быть, ты… — И вдруг резко, без малейшего перехода, повелительным тоном приказал: — А ну перекрестись! — Он торопливо отпрянул назад, наблюдая за реакцией Константина, но, когда тот спокойно и уверенно осенил себя крестом, сокрушенно протянул: — Стало быть, ты не сатана, — и расстроенно вздохнул: — А жаль.

Однако чуть погодя лицо его вновь оживилось и приняло эдакое лукавое выражение, напоминая забавного чертика из мультика по пушкинской сказке.

Только в отличие от нее помимо бесенка с попом, которые были и здесь, и Ивана-дурака, на роль которого Константин самокритично назначил себя, тут присутствовал еще и палач.

Взаправдашний.

И был он совсем не веселый, хотя и набожный.

Вот его наличие и делало сказку чуточку пострашнее, больше схожей уже не с пушкинской, а с гоголевской.

Ну, скажем, с «Вием» или со «Страшной местью».

— Оно ведь может и так статься, что попы врут, будто не в его силах крест на себя наложить, — размышлял вслух Глеб и, расстегнув ворот своей красной рубахи, аккуратно снял через голову золотую цепь с красивым, тонкой работы крестом, пояснив: — Мыслю, вдруг ты его боишься. Хочешь, сам возьми, дабы он мне защитою не был, а коль захотишь, я пока просто в сторону его метну подале?

— Брать я его не буду, боюсь руки запачкать, — усмехнулся Константин. — А помехи в нем никакой для меня нет. Так что сказывай, чего тебе от меня надо.