— Лето, чай, стоит, — усмешливо возразил Всевед.

— Вот-вот, — охотно согласился Епифан. — А за летом завсегда зима ручищами ледяными машет. И смерд хороший тож завсегда сани в лето готовит.

— Ну ежели злата дадите, — усмехнулся в бороду старик и, не договорив, направился к лежащему.

Константин виновато засопел, понимая, что концерт, который псевдоволхв непонятно зачем затеял, подошел к концу и сейчас Алексей Владимирович откроет свое подлинное лицо, спросит его, а оправдываться нечем — все провалено.

Однако старик повел себя несколько странно. Он склонился над ним, некоторое время пристально вглядывался в лицо Орешкина и вдруг резко отпрянул назад.

— Так это ведь князь Константин, — произнес он растерянно и оглянулся на остальных, как бы надеясь, что его опровергнут, скажут, что он ошибся.

Но этого не произошло. Скорее уж напротив, ибо Епифан сразу радостно подтвердил догадку волхва:

— Точно! Он самый и есть. Младшой брат самого главного на Рязани князя Глеба. А уж как он его любит — сил нет. Видишь, правду я тебе сказал — за спасение единокровного братца рязанский князь тебя всего с головы до ног золотом осыплет.

При этих словах он угрожающе сунул кулак за спину, чтобы старик ничего не смог увидеть, и погрозил им остальным дружинникам.

Те продолжали хранить молчание. Ухмыльнувшийся было Гремислав тут же спрятал свою усмешку, а крякнувший Изибор резко поперхнулся. Афонька же продолжал спешно накладывать на себя кресты один за другим, словно собирался закутаться в их невидимую, но надежную пелену от всего происходящего на поляне.

— Ну как он? — шепнул осторожно Епифан, боясь спугнуть молчащего в раздумье волхва.

Тот выпрямился, очевидно придя к какому-то выводу, и зычно скомандовал:

— А ну-ка, все вон с поляны, и чтоб до рассвета сюда никто ни ногой.

«Понятно, — вздохнул Константин. — Ни к чему прочим видеть, как он меня того, перенесет обратно. Действительно, куда лучше, чтобы они пришли, а тут уже никого. Вот так вот и рождаются новые сказки…»

— Можа, с огнем подсобить? — робко уточнил Афонька, желая хоть чем-то угодить волхву и оставить о себе самое лучшее впечатление.

Он, в отличие от Епифана, словам Всеведа о том, что им без его дозволения даже выйти отсюда не удастся, придал серьезное значение.

— Без вас управлюсь, — буркнул старик.

И столько властной силы было в его негромком голосе, что даже враждебно настроенный Гремислав на сей раз повиновался беспрекословно.

— Зябко ночью-то, — подал было голос Изибор, на что волхв без лишних слов выхватил большую горящую головню из костра и кинул к ногам Епифана.

— Вот вам, новый запалите. — И крикнул вслед уже уходящим дружинникам: — И чтоб ближе чем на двадцать саженей к поляне ни-ни, а то не смогу я князю вашему помочь!

Гремислав, уходящий последним, обернулся перед самими дубками, обрамлявшими поляну, и с угрозой заметил:

— Ты вот что, старик. Ежели князю не подсобишь, так я сам с тебя, старая рухлядь, кожу со спины ломтями настругаю и за нее повешу… подыхать. Так что гляди. И улизнуть не надейся — мы всю ночь бдеть за тобой будем. В шесть глаз.

— А и жаль, Гремислав, что ты своим мечом так и не насмелился меня ударить, — сожалеючи вздохнул Всевед. — Глядишь, мой посох тебя и отучил бы жрецу Перунову грозить. Да и умишка бы в твоей голове поприбавилось… — И добавил после небольшой паузы: — Перед смертью.

Гремислав в ответ только зло сплюнул, но огрызаться не стал. А волхв, глядя на него, презрительно хмыкнул и, дождавшись, когда все дружинники удалятся, повернулся к Константину.

— Стало быть, рана у тебя, княже, — пробормотал он, усаживаясь поудобнее и кладя посох себе на колени.

Константин вновь сконфуженно засопел и виновато уставился на псевдоволхва.

«Сейчас начнет перечислять, где я напортачил, — мелькнуло в голове. — Или вначале перенос?»

— Руды с тебя и впрямь стекло изрядно, коль ты токмо глазами хлопать и можешь. А глас подать силов нет? — поинтересовался он и неожиданно и сильно сдавил раненое плечо.

У Константина от боли потемнело в глазах, и на какие-то мгновения он даже потерял сознание.

Когда оно вновь вернулось к нему, он увидел склонившегося над собой старика, который легонечко, одним пальцем тыкал куда-то в плечо, но, странное дело, боль от этого не усиливалась, а, напротив, проходила.

— Вот и снова очи свои растопырил, — недобро улыбнулся волхв, заметив: — Ишь они у тебя туманные какие. Может, от боли, а скорее всего — оттого что жизнь из тебя вытекает. Это хорошо.