Собрание сочинений в одном томе
вернуться

Высоцкий Владимир Семенович
Шрифт:

«Хоть нас в наш век ничем не удивить…»

Хоть нас в наш век ничем не удивить, Но к этому мы были не готовы, — Дельфины научились говорить! И первой фразой было: «Люди, что вы!» Ученые схватились за главы, Воскликнули: «А ну-ка, повторите!» И снова то же: «Люди, что же вы!» И дальше: «Люди, что же вы творите! Вам скоро не пожать своих плодов. Ну, мы найдем какое избавленье… — Но ведь у вас есть зуб на муравьев, И комары у вас на подозренье…» Сам Лилли в воду спрятал все концы, Но в прессе — крик про мрачные карти<ны>, Что есть среди дельфинов мудрецы, А есть среди дельфинов хунвейбины. Вчера я выпил небольшой графин И, видит бог, на миг свой пост покинул. И вот один отъявленный дельфин Вскричал: «Долой общение!» — и сгинул. Когда ж другой дельфин догнал того И убеждал отречься от крамолы — Он ренегатом обозвал его И в довершение крикнул: «Бык комолый!» <1968>

«На острове необитаемом…»

На острове необитаемом Тропинки все оттаяли, Идешь — кругом проталины, И нету дикарей. Пришел корвет трехпалубный, Потрепанный и жалобный. Команда закричала б: «Мы Остались поскорей!» Тут началась истерика: «Да что вам здесь — Америка?» Корвет вблизи от берега На рифы налетел. И попугая спящего, Ужасно говорящего, Усталого, ледащего Тряхнуло между дел. Сказали — не поверил бы: Погибли кости с черепом, А попугай под берегом Нашел чудной вигвам. Но он там, тем не менее, Собрал все население И начал обучение Ужаснейшим словам. Писать учились углями, Всегда — словами грубыми, И вскорости над джунглями Раздался жуткий вой. Слова все были зычные, Сугубо неприличные, А попугай обычно им: «А ну-ка, все за мной!» <1968>

«Все было не так, как хотелось вначале…»

Все было не так, как хотелось вначале, Хоть было все как у людей, Но вот почему-то подолгу молчали, И песни для них по-другому звучали, Но, может, не надо, им так тяжелей… И нужно чуть-чуть веселей. Ну пожалуйста! Нам так хорошо, но куда интересней, Когда все не так хорошо, И люди придумали грустные песни, Со мной ей не скучно, не скучно и мне с ней, И любят, и хвалят их — песни с душой: «Пожалуйста, спойте еще! Ну пожалуйста!» Со Средневековья подобных идиллий Не видел никто из людей: Они друг без друга в кино не ходили, Они друг у друга часы подводили — Хитрили, чтоб встретиться им поскорей. Не верите? Что? Для детей? Ну пожалуйста! <1968>

«Где-то там на озере…»

Где-то там на озере На новеньком бульдозере Весь в комбинезоне и в пыли — Вкалывал он д'o зари, Считал, что черви — козыри, Из грунта выколачивал рубли. Родственники, братья ли — Артельщики, старатели, — Общие задачи, харч и цель. Кстати ли, некстати ли — Но план и показатели Не каждому идут, а на артель. Говорили старожилы, Что кругом такие жилы! — Нападешь на крупный куст, Хватит и на зубы, и на бюст. Как-то перед зорькою, Когда все пили горькую, В головы ударили пары, — Ведомый пьяной мордою, Бульдозер ткнулся в твердую Глыбу весом в тонны полторы. Как увидел яму-то — Так и ахнул прямо там, — Втихаря хотел — да не с руки: Вот уж вспомнил маму-то!.. Кликнул всех — вот сраму-то! — Сразу замелькали кулаки. Как вступили в спор чины — Все дела испорчены: «Ты, юнец, — Фернандо де Кортец!» Через час все скорчены, Челюсти попорчены, Бюсты переломаны вконец. 1968

«У Доски, где почетные граждане…»

У Доски, где почетные граждане, Я стоял больше часа однажды и Вещи слышал там — очень важные. «…В самом ихнем тылу, Под какой-то дырой, Мы лежали в пылу Да над самой горой, — На природе, как в песне — на лоне, И они у нас как на ладони, — Я и друг — тот, с которым зимой Из Сибири сошлись под Москвой. Раньше оба мы были охотники — А теперь на нас ватные потники Да протертые подлокотники! Я в Сибири всего Только соболя бил, — Ну а друг — он того — На медведя ходил. Он колпашевский — тоже берлога! — Ну а я из Выезжего Лога. И еще (если друг не хитрит): Белку — в глаз, да в любой, говорит… Разговор у нас с немцем двухствольчатый: Кто шевелится — тот и кончатый, — Будь он лапчатый, перепончатый! Только спорить любил Мой сибирский дружок — Он во всем находил Свой, невидимый прок, — Оторвался на миг от прицела И сказал: „Это мертвое тело — Бьюсь на пачку махорки с тобой!“ Я взглянул — говорю: „Нет — живой! Ты его лучше пулей попотчевай. Я опричь того ставлю хошь чего — Он усидчивый да улёжчивый!“ Друг от счастья завыл — Он уверен в себе: На медведя ходил Где-то в ихней тайге, — Он аж вскрикнул (негромко, конечно, Потому что — светло, не кромешно), Поглядел еще раз на овраг — И сказал, что я лапоть и враг. И еще заявил, что икра у них! И вообще, мол, любого добра у них!.. И — позарился на мой „браунинг“. Я тот „браунинг“ взял После ходки одной: Фрица, значит, подмял, А потом — за спиной… И за этот мой подвиг геройский Подарил сам майор Коханойский Этот „браунинг“ — тот, что со мной, Он уж очень мне был дорогой! Но он только на это позарился. Я и парился, и мытарился… Если б знал он, как я отоварился! Я сначала: „Не дам, Не поддамся тебе!“ А потом: „По рукам!“ — И аж плюнул в злобе. Ведь не вещи <же> — ценные в споре! Мы сошлись на таком договоре: Значит, я прикрываю, а тот — Во весь рост на секунду встает… Мы еще пять минут погутарили — По рукам, как положено, вдарили, — Вроде н'a поле — на базаре ли! Шепчет он: „Коль меня И в натуре убьют — Значит, здесь схоронят, И — чего еще тут…“ Поглядел еще раз вдоль дороги — И шагнул, как медведь из берлоги, — И хотя уже стало светло — Видел я, как сверкнуло стекло. Я нажал — выстрел был первосортненький, Хотя „соболь“ попался мне вёртненький. А у ног моих — уже мёртвенький… Что теперь и „наган“ мне — Не им воевать. Но свалился к ногам мне — Забыл, как и звать, — На природе, как в песне — на лоне. И они у нас как на ладони. …Я потом разговор вспоминал: Может, правда — он белок стрелял?.. Вот всю жизнь и кручусь я как верченый. На Доске меня это<й> зачерчивай! …Эх, зачем он был недоверчивый!» <1968>

«Угадаешь ли сегодня, елки-палки…»

Угадаешь ли сегодня, елки-палки, Что засядет нам назавтра в черепа?! Я, к примеру, собираю зажигалки, Ну а Севка — начал мучать черепах. Друг мой Колька увлекается Ириной, Друг мой Юрка бредит верховой ездой, Друг мой Витька дни проводит под машиной, Друг мой Левка летом ходит с бородой. Если я задурю, захандрю — Зажигалки я вмиг раздарю, Или выбросить просто могу, Или одновременно зажгу. <1968>

«Как тесто на дрожжах, растут рекорды…»

Как тесто на дрожжах, растут рекорды, И в перспективе близкой, может быть, Боксеры разобьют друг другу морды, И скоро будет не по чему бить. Прыгун в длину упрыгнет за границу, А тот, кто будет прыгать в высоту, — Взлетит — и никогда не приземлится, Попав в «ТУ-104» на лету. Возможности спортсмена безграничны, И футболисты — даже на жаре — Так станут гармоничны и тактичны, Что все голы забьют в одной игре. Сейчас за положенье вне игры — жмут, А будет: тот, кто вне, тот — молодец, Штангисты вырвут, вытолкнут и выжмут Всю сталь, <чугун>, железо и <свинец>. Сольются вместе финиши и старты, Болельщикам задышится легко, Любители азарта сядут в карты, Стремясь набрать заветное «очко». И враз и навсегда поставят маты Друг другу все гроссмейстеры в момент, А судьи подадутся в адвокаты, — Любой экс-чемпион для них клиент. <1968>

«Парад-алле! Не видно кресел, мест!..»

Парад-алле! Не видно кресел, мест! Оркестр шпарил марш — и вдруг, весь в черном, Эффектно появился шпрехшталмейстр И крикнул о сегодняшнем коверном. Вот на манеже мощный черный слон, — Он показал им свой нерусский норов. Я раньше был уверен, будто он — Главою у зверей и у жонглеров… Я был не прав: с ним шел холуй с кнутом — Кормил его, ласкал, лез целоваться И на ухо шептал ему… О чем?! В слоне я сразу начал сомневаться. Потом слон сделал что-то вроде па — С презреньем и уведен был куда-то. И всякая полезла шантрапа — В лице людей, певиц и акробатов… Вот выскочили трое молодцов — Одновременно всех подвергли мукам, — Но вышел мужичок, из наглецов, И их убрал со сцены ловким трюком. Потом, когда там кто-то выжимал Людей ногами, грудью и руками, — Тот мужичок весь цирк увеселял Какой-то непонятностью с шарами. Он все за что-то брался, что-то клал, Хватал за все, — я понял: вот работа! Весь трюк был в том, что он не то хватал — Наверное, высмеивал кого-то! Убрав его — он был навеселе, — Арену занял сонм эквилибристов… Ну всё, пора кончать парад-алле Коверных! Дайте туш — даешь артистов! <Между 1967 и 1969>