Собрание сочинений в одном томе
вернуться

Высоцкий Владимир Семенович
Шрифт:

КОНЕЦ «ОХОТЫ НА ВОЛКОВ», ИЛИ ОХОТА С ВЕРТОЛЕТОВ

Михаилу Шемякину

Словно бритва рассвет полоснул по глазам, Отворились курки, как волшебный сезам, Появились стрелки, на помине легки, — И взлетели стрекозы с протухшей реки, И потеха пошла — в две руки, в две руки! Вы легли на живот и убрали клыки. Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки, Чуял волчие ямы подушками лап; Тот, кого даже пуля догнать не могла б, — Тоже в страхе взопрел и прилег — и ослаб. Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал, — Зря мы любим ее, однолюбы. Вот у смерти — красивый широкий оскал И здоровые, крепкие зубы. Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу — Псам еще не намылены холки! Но — на татуированном кровью снегу Наша роспись: мы больше не волки! Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав, К небесам удивленные морды задрав: Либо с неба возмездье на нас пролилось, Либо света конец — и в мозгах перекос, — Только били нас в рост из железных стрекоз. Кровью вымокли мы под свинцовым дождем — И смирились, решив: все равно не уйдем! Животами горячими плавили снег. Эту бойню затеял не Бог — человек: Улетающим — влет, убегающим — в бег… Свора псов, ты со стаей моей не вяжись, В равной сваре — за нами удача. Волки мы — хороша наша волчая жизнь, Вы собаки — и смерть вам собачья! Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу — Чтобы в корне пресечь кривотолки! Но — на татуированном кровью снегу Наша роспись: мы больше не волки! К лесу — там хоть немногих из вас сберегу! К лесу, волки, — труднее убить на бегу! Уносите же ноги, спасайте щенков! Я мечусь на глазах полупьяных стрелков И скликаю заблудшие души волков. Те, кто жив, затаились на том берегу. Что могу я один? Ничего не могу! Отказали глаза, притупилось чутье… Где вы, волки, былое лесное зверье, Где же ты, желтоглазое племя мое?! …Я живу, но теперь окружают меня Звери, волчьих не знавшие кличей, — Это псы, отдаленная наша родня, Мы их раньше считали добычей. Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу — Обнажаю гнилые осколки. Но — на татуированном кровью снегу Тает роспись: мы больше не волки! 1978

ПОЖАРЫ

Пожары над страной всё выше, жарче, веселей, Их отблески плясали в два притопа три прихлопа, — Но вот Судьба и Время пересели на коней, А там — в галоп, под пули в лоб, — И мир ударило в озноб От этого галопа. Шальные пули злы, слепы и бестолковы, А мы летели вскачь — они за нами влет, — Расковывались кони — и горячие подковы Летели в пыль — на счастье тем, кто их потом найдет. Увертливы поводья, словно угри, И спутаны и волосы и мысли на бегу, — А ветер дул — и расплетал нам кудри И распрямлял извилины в мозгу. Ни бегство от огня, ни страх погони — ни при чем, А Время подскакало, и Фортуна улыбалась, — И сабли седоков скрестились с солнечным лучом, — Седок — поэт, а конь — пегас. Пожар померк, потом погас, — А скачка разгоралась. Еще не видел свет подобного аллюра — Копыта били дробь, трезвонила капель. Помешанная на крови слепая пуля-дура Прозрела, поумнела вдруг — и чаще била в цель. И кто кого — азартней перепляса, И кто скорее — в этой скачке опоздавших нет, — А ветер дул, с костей сдувая мясо И радуя прохладою скелет. Удача впереди и исцеление больным, — Впервые скачет Время напрямую — не по кругу, Обещанное завтра будет горьким и хмельным… Легко скакать, врага видать, И друга тоже — благодать! Судьба летит по лугу! Доверчивую Смерть вкруг пальца обернули — Замешкалась она, забыв махнуть косой, — Уже не догоняли нас и отставали пули… Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?! Пел ветер все печальнее и глуше, Навылет Время ранено, досталось и Судьбе. Ветра и кони — и тела и души Убитых — выносили на себе. 1978

ЛЕТЕЛА ЖИЗНЬ

Я сам с Ростова, я вообще подкидыш — Я мог бы быть с каких угодно мест, — И если ты, мой Бог, меня не выдашь, Тогда моя Свинья меня не съест. Живу — везде, сейчас, к примеру, — в Туле. Живу — и не считаю ни потерь, ни барышей. Из детства помню детский дом в ауле В республике чечено-ингушей. Они нам детских душ не загубили, Делили с нами пищу и судьбу. Летела жизнь в плохом автомобиле И вылетала с выхлопом в трубу. Я сам не знал, в кого я воспитаюсь, Любил друзей, гостей и анашу. Теперь чуть что, чего — за нож хватаюсь, — Которого, по счастью, не ношу. Как сбитый куст я п'o ветру волокся, Питался при дороге, помня зло, но и добро. Я хорошо усвоил чувство локтя, — Который мне совали под ребро. Бывал я там, где и другие были, — Все те, с кем резал пополам судьбу. Летела жизнь в плохом автомобиле И вылетала с выхлопом в трубу. Нас закаляли в климате морозном, Нет никому ни в чем отказа там. Так что чечены, жившие при Грозном, Намылились с Кавказа в Казахстан. А там — Сибирь — лафа для брадобреев: Скопление народов и нестриженых бичей, — Где место есть для зэков, для евреев И недоистребленных басмачей. В Анадыре что надо мы намыли, Нам там ломы ломали на горбу. Летела жизнь в плохом автомобиле И вылетала с выхлопом в трубу. Мы пили всё, включая политуру, — И лак, и клей, стараясь не взболтнуть. Мы спиртом обманули пулю-дуру — Так, что ли, умных нам не обмануть?! Пью водку под орехи для потехи, Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему — пил'aв, — В Норильске, например, в горячем цехе Мы пробовали пить стальной расплав. Мы дыры в деснах золотом забили, Состарюсь — выну — денег наскребу. Летела жизнь в плохом автомобиле И вылетала с выхлопом в трубу. Какие песни пели мы в ауле! Как прыгали по скалам нагишом! Пока меня с пути не завернули, Писался я чечено-ингушом. Одним досталась рана ножевая, Другим — дела другие, ну а третьим — третья треть… Сибирь, Сибирь — держава бичевая, — Где есть где жить и есть где помереть. Я был кудряв, но кудри истребили — Семь пядей из-за лысины во лбу. Летела жизнь в плохом автомобиле И вылетала с выхлопом в трубу. Воспоминанья только потревожь я — Всегда одно: «На помощь! Караул!..» Вот бьют чеченов немцы из Поволжья, А место битвы — город Барнаул. Когда дошло почти до самосуда, Я встал горой за горцев, чье-то горло теребя, — Те и другие были не отсюда, Но воевали — словно за себя. А те, кто нас на подвиги подбили, Давно лежат и корчатся в гробу, — Их всех свезли туда в автомобиле, А самый главный — вылетел в трубу. 1978

О КОНЦЕ ВОЙНЫ

Сбивают из досок столы во дворе, — Пока не накрыли — стучат в домино… Дни в мае длиннее ночей в декабре, И тянется время — но все решено! Уже довоенные лампы горят вполнакала, Из окон на пленных глазела Москва свысока, — А где-то солдатиков в сердце осколком толкало, А где-то разведчикам надо добыть языка. Вот уже обновляют знамена, и строят в колонны, И булыжник на площади чист, как паркет на полу, — А все же на запад идут и идут, и идут батальоны, И над похоронкой заходятся бабы в тылу. Не выпито всласть родниковой воды, Не куплено впрок обручальных колец — Всё смыло потоком великой беды, Которой приходит конец наконец! Со стекол содрали кресты из полосок бумаги, И шторы долой — затемненье уже ни к чему, — А где-нибудь — спирт раздают перед боем из фляги: Он все выгоняет — и холод, и страх, и чуму. Вот уже очищают от копоти свечек иконы, А душа и уста — и молитвы творят, и стихи, — Но с красным крестом всё идут и идут, и идут эшелоны, А вроде по сводкам — потери не так велики. Уже зацветают повсюду сады, И землю прогрело и воду во рвах, — И скоро награда за ратны труды — Подушка из свежей травы в головах! Уже не маячат над городом аэростаты, Замолкли сирены, готовясь победу трубить, — Но ротные все-таки выйти успеют в комбаты — Которого всё еще запросто могут убить. Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны, Вот и клятвы слышны — жить в согласье, любви, без долгов, — И все же на запад идут и идут, и идут эшелоны, А нам показалось — почти не осталось врагов!.. 1978

БЕЛЫЙ ВАЛЬС

Какой был бал! Накал движенья, звука, нервов! Сердца стучали на три счета вместо двух. К тому же дамы приглашали кавалеров На белый вальс традиционный — и захватывало дух. Ты сам, хотя танцуешь с горем пополам, Давно решился пригласить ее одну, — Но вечно надо отлучаться по делам — Спешить на помощь, собираться на войну. И вот, все ближе, все реальней становясь, Она, к которой подойти намеревался, Идет сама, чтоб пригласить тебя на вальс, — И кровь в виски твои стучится в ритме вальса. Ты внешне спокоен средь шумного бала, Но тень за тобою тебя выдавала — Металась, ломалась, дрожала она в зыбком свете свечей. И бережно держа, и бешено кружа, Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, — Не стой же ты руки сложа, сам не свой и — ничей! Если петь без души — вылетает из уст белый звук. Если строки ритмичны без рифмы, тогда говорят: белый стих. Если все цвета радуги снова сложить — будет свет, белый свет. Если все в мире вальсы сольются в один — будет вальс, белый вальс. Был белый вальс — конец сомненья маловеров И завершенье юных снов, забав, утех, — Сегодня дамы приглашали кавалеров — Не потому, не потому, что мало храбрости у тех. Возведены на время бала в званье дам, И кружит головы нам вальс, как в старину. Партнерам скоро отлучаться по делам — Спешить на помощь, собираться на войну. Белее снега, белый вальс, кружись, кружись, Чтоб снегопад подольше не прервался! Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь, — И ты был бел — бледнее стен, белее вальса. Ты внешне спокоен средь шумного бала, Но тень за тобою тебя выдавала — Металась, ломалась, дрожала она в зыбком свете свечей. И бережно держа, и бешено кружа, Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, — Не стой же ты руки сложа, сам не свой и — ничей! Если петь без души — вылетает из уст белый звук. Если строки ритмичны без рифмы, тогда говорят: белый стих. Если все цвета радуги снова сложить — будет свет, белый свет. Если все в мире вальсы сольются в один — будет вальс, белый вальс! Где б ни был бал — в лицее, в Доме офицеров, В дворцовой зале, в школе — как тебе везло, — В России дамы приглашали кавалеров Во все века на белый вальс, и было все белым-бело. Потупя взоры, не смотря по сторонам, Через отчаянье, молчанье, тишину Спешили женщины прийти на помощь к нам, — Их бальный зал — величиной во всю страну. Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез, — Припомни этот белый зал — и улыбнешься. Век будут ждать тебя — и с моря и с небес — И пригласят на белый вальс, когда вернешься. Ты внешне спокоен средь шумного бала, Но тень за тобою тебя выдавала — Металась, ломалась, дрожала она в зыбком свете свечей. И бережно держа, и бешено кружа, Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, — Не стой же ты руки сложа, сам не свой и — ничей! Если петь без души — вылетает из уст белый звук. Если строки ритмичны без рифмы, тогда говорят: белый стих. Если все цвета радуги снова сложить — будет свет, белый свет. Если все в мире вальсы сольются в один — будет вальс, белый вальс! 1978

РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ

Я когда-то умру — мы когда-то всегда умираем, — Как бы так угадать, чтоб не сам — чтобы в спину ножом: Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, — Не скажу про живых, а покойников мы бережем. В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок — И ударит душа на ворованных клячах в галоп, В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок… Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб. Прискакали — гляжу — пред очами не райское что-то: Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел. И среди ничего возвышались литые ворота, И огромный этап — тысяч пять — на коленях сидел. Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом, Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел. Седовласый старик слишком долго возился с засовом — И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушел. И измученный люд не издал ни единого стона, Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел. Здесь малина, братва, — нас встречают малиновым звоном! Все вернулось на круг, и Распятый над кругом висел. Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?! Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб, — Ну а я уж для них наберу бледно-розовых яблок… Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб. Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых: Это Петр Святой — он апостол, а я — остолоп. Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок… Но сады сторожат — и убит я без промаха в лоб. И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых, — Кони просят овсу, но и я закусил удила. Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала! 1978

ЛЕКЦИЯ О МЕЖДУНАРОДНОМ ПОЛОЖЕНИИ, ПРОЧИТАННАЯ ЧЕЛОВЕКОМ, ПОСАЖЕННЫМ НА 15 СУТОК ЗА МЕЛКОЕ ХУЛИГАНСТВО, СВОИМ СОКАМЕРНИКАМ

Я вам, ребяты, на мозги не капаю, Но вот он перегиб и парадокс: Ковой-то выбирают римским папою — Ковой-то запирают в тесный бокс. Там все места — блатные расхватали и Пришипились, надеясь на авось, — Тем временем во всёй честн'oй Италии На папу кандидата не нашлось. Жаль; на меня не вовремя накинули аркан, — Я б засосал стакан — и в Ватикан! Церковники хлебальники разинули, Замешкался маленько Ватикан, — Мы тут им папу римского подкинули — Из наших, из поляков, из славян. Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я. Когда б ты знала, жизнь мою губя, Что я бы мог бы выйти в папы римские, — А в мамы взять — естественно, тебя! Жаль, на меня не вовремя накинули аркан, — Я б засосал стакан — и в Ватикан! При власти, при деньгах ли, при короне ли — Судьба людей швыряет как котят. Но как мы место шаха проворонили?! Нам этого потомки не простят! Шах расписался в полном неумении — Вот тут его возьми и замени! Где взять? У нас любой второй в Туркмении — Аятолла и даже Хомейни. Всю жизнь мою в ворота бью рогами, как баран, — А мне бы взять Коран — и в Тегеран! В Америке ли, в Азии, в Европе ли — Тот нездоров, а этот вдруг умрет… Вот место Голды Меир мы прохлопали, — А там — на четверть бывший наш народ. Плывут у нас по Волге ли, по Каме ли Таланты — все при шпаге, при плаще, — Руслан Халилов, мой сосед по камере, — Там Мао делать нечего вообще! 1979

ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ

Еще бы — не бояться мне полетов, Когда начальник мой, Е. Б. Изотов, Всегда в больное колет как игла: «Эх, — говорит, — бедняга! У них и то в Чикаго Три дня назад авария была!..» Хотя бы сплюнул: все же люди — братья, И мы вдвоем и не под кумачом, — Но знает, черт: и так для предприятья Я — хоть куда, хоть как и хоть на чём! Я к автомату: в нем ума палата — Стою и улыбаюсь глуповато: Такое мне ответил автомат!.. Невероятно, — в Ейске — Уже по-европейски: Свобода слова, — если это мат. Мы в ресторан — там не дают на вынос, Но нам и так неплохо — тишь да гладь, — Вбежит швейцар и крикнет: «Кто на Вильнюс!.. Спокойно продолжайте выпивать!» Мне летать — острый нож и петля: Ни поесть, ни распить, ни курнуть, И еще — безопасности для — Должен я сам себя пристегнуть! Друг рассказал — такие врать не станут: Сидел он раз, ремнями не затянут, Вдруг — взрыв! А он и к этому готов: И тут нашел лазейку — Расправил телогрейку И приземлился в клумбу от цветов… Я напрасно верчусь на пупе, Я напрасно волнуюсь вообще: Если в воздухе будет ЧП — Приземлюсь на китайском плаще! Но, смутно беспокойство ощущая, Припоминаю: вышел без плаща я, — Ну что ж ты натворила, Кать, а Кать! Вот только две соседки — С едой всучили сетки, А сетки воздух будут пропускать… Мой вылет объявили, что ли? Я бы Чуть подремал — дружок, не подымай! Но слышу: «Пассажиры за ноябрь! Ваш вылет переносится на май!» Считайте меня полным идиотом, Но я б и там летал Аэрофлотом: У них — гуд бай — и в небо, хошь не хошь. А здесь — сиди и грейся: Всегда задержка рейса, — Хоть день, а все же лишний проживешь! 1979