Вот она снова побежала, а там села на стул и на несколько секунд закрыла глаза. Она, наверное, жутко устала, а может быть, была и другая причина. Может быть. Она была красива, лет двадцати восьми, и, наверное, умна. Во всяком случае, про нее говорили: она красивая, но умная.

В комнате захохотали, она поднялась, взяла очередную чашку кофе и, надев улыбку, вышла к гостям.

— Я целую неделю провел в суде, — рассказывал длинный и тощий человек, наверное, юморист, потому что все сразу приготовились смеяться, хотя было еще не над чем. — Очень похоже на коммунальную квартиру, — продолжал тощий, и некоторые девицы захихикали. — Например, одно дело о разводе. «Он, — говорит жена, — давно денег домой не носит, ходит пьяный, а на днях мое пальто продал — и проиграл на бегах». «Так ведь я ж тебе его и купил», — отвечает муж. «Ну, пальто еще не повод для развода, — скромно заметил судья, — купит еще». — «Не нужно мне его паршивое пальто, так прохожу, — жена не унималась, — я его больше на порог не пущу, у меня из-за него дистрофия, и доктор так и сказал: не пускать на порог». — «Ах, ты еще и доктора успела подцепить! Да я этого доктора так отделаю, что он в свою же больницу и ляжет!» — Муж был человек воинственный, по вечерам помогал милиции. Но вдруг без всякого перехода и говорит судье: «Гражданин судья…» Заметьте: «гражданин», а не «товарищ». — Тощий на что-то намекал. — «…Гражданин судья, я без этой стервы не могу! И жисть мне не в жисть! Куда я без нее? Люблю эту бабу. Помирите нас, дорогой гражданин!» А она: «Ой, — говорит, — Костя! Ты б давно так! Пойдем домой! Я тебе и „четверку“ куплю, ладно уж». И ушли. — Юморист рассказывал все это серьезно, на голоса, а кругом покатывались со смеху.

Лена тоже хихикнула, а потом подошла к одиноко сидящему неулыбчивому человеку лет пятидесяти — седому, но все еще моложавому.

Он сразу оживился или сделал вид.

— Я знаю, знаю, о чем <в>ы спроси<те>, — сказал он. — Я читал. Неинтересно: во-первых, трудно для перевода, а во-вторых — зачем? Сейчас! Это же все-таки плохая литература. И персонажи скучные. Не понимаю вас! Как может это заинтересовать!

— Я не умею защищать еще не сделанную работу. Но если издательство согласится, я постараюсь переубедить вас, Виктор Евгеньевич! Мне нравится эта «Могила для благих намерений». Я списалась с автором, и он дал добро. — Лена была спокойна.

— Ну ладно, поговорим завтра. В редакции. Если вы так хотите… Только я все-таки не пойму — почему так вдруг и так настойчиво? — спросил редактор или даже директор издательства.

— Мне это очень нужно! — Она больше ничего не сказала.

— Хорошо. До завтра!..

— Леночка! Пожалуйста, еще кофе, а то меня заговорят, и я усну. Теперь пошли в ход летающие тарелки или блюдца. Нужно немного топлива для отпора.

Лена снова пошла на кухню и снова вернулась.

Приглашенный бард настроил гитару и запел что-то отвечающее настроению и интеллектуальному уровню компании — что-то из фантастической жизни. Смешно. То и дело все дружно хохотали, а он в это время делал проигрыш. Потом спел что-то фрондирующее, а потом начал разговаривать с какой-то женщиной, которая смотрела на него во все глаза, и хотя пел он самозабвенно, но взгляд засек.

Снова возникли разговоры, все забыли про барда, и он незаметно ускользнул с женщиной, которой взгляд так безошибочно засек. Так сказать, ушел по-английски.

У стеллажа с книгами стоял человек в очках, мрачный и неприятный. Его никто не знал, и кто его пригласил — тоже никто не знал, а он то и дело вытаскивал книги, выбирал их, видимо, по истрепанным корешкам, и тут же, раньше чем взглянуть на название, смотрел на штемпель с ценой.

Выбрал он тома три, вероятно, самых дорогих, и спросил у Лены:

— Можно я возьму почитать?

Она рассеянно взглянула на книги и спросила:

— А зачем вам словарь? Он же по технике…

— Мне нужно, — ответил очкарик не моргнув глазом.

— Возьмите, — она пожала плечами, — только, пожалуйста, верните скорее.

— Непременно. — Он тут же завернул книги в газету и ушел.

— Кто это? — спросила Лена.

Все в недоумении переглянулись, но никто не ответил.

— И все-таки это потрясающе! — любитель чудесного не унимался. — Его фотографируют через свинцовый экран — и на снимке появляются его мысли.

— Нитка, обязательно есть нитка. — Скептик оглянулся и снова попросил кофе.

— Вы же не сможете спать! — ужаснулась Лена.

— Для того и стараюсь.

Две хохотливые девицы были заняты сплетнями — кто с кем живет, кто к кому ушел — и на чем свет ругали какую-то Марину, что она стерва, но — красивая стерва.

Иногда выпивали, но без тостов, кто когда хочет. Было непринужденно и скучно. Играл магнитофон, который никто не слушал.

Какой-то физик не то математик ругал Италию и все время плевал.

— Рестораны, — говорил он, — тьфу! Магазины, — говорил он, — тьфу!

Ему никто не верил.

Виктор Евгеньевич встал и откланялся, потом все собрались разом и ушли. Лена оглядела поле битвы и не стала ничего убирать: устала. Погас свет.

Утром она ходила в халатике — мыла посуду, выбрасывала окурки, — и теперь можно было рассмотреть симпатичную однокомнатную квартиру с высокими потолками, и что она со вкусом отделана и обставлена, и много книг, и фотография смеющейся белобрысой девчурки, и что нет мужских вещей, а значит, нет и мужчины в доме. Лена быстро привела все в порядок и позвонила кому-то.

— Здравствуй, — сказала она. — Это я!.. Вчера никак не могла… Много всякого народа… Он тоже был… Сегодня в редакции решим… Конечно… Там, где обычно… Пожалуйста, не груби… Я — как обычно… Ну что мы будем — по телефону! Увидимся — и ты все-все выскажешь… Я тебя тоже. Все?.. Ага.

Она оделась и, даже не поглядев в зеркало, ушла.

Ленинградский проспект. Днем. Много народа, машин, и цветы у метро.

Лена подошла к высокому человеку с нервным лицом, и человек сказал вместо приветствия: