Была разобрана, описана и пронумерована большая часть снятого материала. На столе высились сложенные в аккуратном порядке стопки листов с монтажными планами. Эйсбар редко куда-то выходил, ни с кем, кроме Викентия, практически не общался. Однажды ему приснился падающий мост. Будто он снимает крушение с невозможно высокой точки, с плотного сизого облака, наезжает трансфокатором на толпу, приближая перекошенные от ужаса лица, и пытается разглядеть, где же среди них девочка, похожая на волчонка, живот которой он видел в декорациях.

Среди барахтающихся в воде тел он увидел Ленни — она недоверчиво всматривалась в небо, словно видела там эйсбаровскую камеру. Он проснулся в поту, тут же выехал на студию, хотя было только восемь утра, обнаружил в монтажной Викентия, который задумчиво крутил взад-вперед американский ролик об устройстве нового типа патефона, выгнал его в кофейню, соврав, что заказал завтрак, и вытащил из шеренги металлических коробок с пленками ту самую, отмеченную по ободу зеленой краской. В ней была съемка крушения. Ей предстояло исчезнуть с лица земли — во всяком случае на сто ближайших лет. Так он решил. Закопает. Пока он жив, пленка эта не будет существовать.

А следуя невидимой миру логике, вечером на пороге его ателье появился Жорж Александриди. Меланхоличный и трезвый, в пальто из чернобурки явно с чужого плеча поверх белого льняного одеяния.

— А что же вы, Жорж, без священной коровы? — рассмеялся Эйсбар. Бессмысленно ругаться с этим клоуном!

Трезвость Жореньки оказалась напускной. Он плел небылицы про полотно «Юноша с персиком», на котором персик будто бы оживал и истекал соком. Судя по всему, он забыл, что его роль в «Цвете Ганга» отдали другому актеру, и интересовался, не надо ли подснять крупные планы его лица. Скандал с Эйсбаром полностью выветрился из его лохматой головы. Напротив, Александриди вдруг склонился перед Эйсбаром в поклоне, вытащил из кармана шубы шелковый платок, утер неведомо откуда взявшиеся слезы — неужели в платке скрывался флакон с глицерином? — и стал благодарить за спасение его «треклятой жизни»! О, если бы его персонаж оказался на том злополучном мосту! О, как он смачно хрустел бы костями в мясорубке, куда отправилась пара сотен невинных! О, какое счастье, что его персонаж сдох за два эпизода до крушения! Эйсбар вслушивался в спектакль, который громоздил Александриди, и одновременно думал о том, что если тот бродит по домам с этой самодеятельностью, то слухи о катастрофе пойдут — просто загляденье и объеденье. «Хоть стреляй в мерзавца!» — вдруг пронеслось у него в голове. Эйсбар даже улыбнулся столь радикальному ходу своей мысли, а та уже мчалась дальше: «Хорошо еще, что Жоренька не знает о детеныше».

Между тем Жоренька, как в былые времена, уже возлежал на тахте: руки закинуты за голову, сам, как пледом, запахнулся шубой.

— Ох как хорошо у тебя натоплено, любезный друг!

Его вид был странен. Теперь это был отнюдь не античный юноша. Он будто продал свое тело старику, и дерзкий взгляд молодого весельчака жил в чужом изможденном скелете.

— Сразу к делу, Серж. Не сверкай глазами — знаю, тут хмуро после наших индийских вакаций! Что говорить — наша фруктовая помадка Лизхен вообще вышвырнула меня из дома. Видно, твой шеф Долгорукий искусно ее тешит! А я-то, дурак, сам же их и свел! А как расцвела — любой огород позавидует. Как же мягко было в ее спальне, дружище! Масло! Мед! Всего лишили — закрыли масленку! И чувствовал бы себя как последняя голодная собачина, если бы… если бы… — Жоренька картинно закашлял, затребовал воды, пил большими глотками, всхлипывал и, наконец, деловито продолжил. — Да, нашлись люди! Истинные друзья! Есть тут, Серж, группа людей, для которых «Защита Зимнего» — катехизис, учебник бытия. Они боготоворят тебя абсолютно! Выше только… — Жоренька поднял костлявый палец к потолку. — Пойдем, душка, сходим к ним — тебе, в конце концов, надо развеяться.

— А что, Лизхен всерьез переехала к Долгорукому? А эльф Ленни? Она куда делась?

— Эльф где-то в Крыму. Там, знаешь ли, строится теперь русский Холливуд. Таланты принимают солнечные ванны. У всех кожа — ты не представляешь, какой лоск. Доносились слухи, будто бы у нее роман с Кторовым. Слышал про эту новую печальную комическую звезду? Ах, Ленни, крошка Ленни! По тебе сохла, вот и доигралась. Впрочем, я не очень-то верю, что этот клоунский доходяга хорош в постели. Судя по фильмам, он нежничает только с шурупами и отвертками. Ну да бог с ними. Так что по поводу поездки к нашим поклонникам?

В этот вечер Эйсбару удалось Жореньку выдворить, пообещав дать ему имена студийных людей, заинтересованных в индийской траве. Но уже на следующий вечер Александриди в кожаном черном плаще и с тростью снова нарисовался в дверях.

— Предложили роль вампира или Студенкин запустил бред про человека — летучую мышь с вами в главной роли? До нашего монтажного крысятника доходили слухи об этой творческой инициативе. — Эйсбар пытался остановить Жореньку в прихожей, но кто ж того остановит!

— Запустят, запустят, дай только срок. Помнишь, что писал Гоголь? Никто не может остановить дьявола, спешащего домой в ад! Это, душка, как раз мой случай. Однако люди, о которых я вчера говорил, могут тебя кое-чем удивить. Сегодня они показывают отрывки из «Защиты Зимнего» в довольно любопытном виде. Не желаешь ли взглянуть?

Эйсбару совсем не хотелось никуда идти с этой говорящей летучей мышью — глаза бы его не смотрели, как Жоренька фланировал по ателье, размахивая полами плаща, подмигивал сам себе в зеркало и помимо разговора с Эйсбаром что-то бубнил себе под нос, разыгрывая диалог с невидимым собеседником. Черным карандашом он подвел глаза и больше годился на роль нечистой силы в массовке авангардистской постановки «Лебединого озера», нежели спутника для прогулки по вечернему городу.

— Они слегка перемонтировали толпу, которую Ворон ведет на Зимний дворец! Но вопрос, с какой целью… с какой целью! — продолжал бормотать Жоренька, выталкивая Эйсбара в прихожую. И через полчаса они уже подъезжали к небольшому особнячку на Солянке.

Вошли. Стены длинного коридора были увешаны плакатами «Защиты Зимнего». Приглядевшись, Эйсбар понял, что это не плакаты, а коллажи, с которых скалился Жоренька-Ворон.

— Сергей Борисович! Вы?! Да сейчас пушки запалят в вашу честь! — закудахтал пузатый человек с остроугольной бородкой, выскочивший навстречу Эйсбару и Александриди. — Храм! Здесь храм, где молятся вашему таланту! Прошу ко мне в кабинет! Моя фамилия Георгадзе. К вашим услугам…

Коридор казался нескончаемым. В комнатах по обе стороны егозили сумрачные личности, громоздились ящики, были раскиданы бумаги, кто-то стучал на пишущей машинке. При виде Эйсбара и Александриди все молниеносно вставали во фрунт, а некоторые даже отдавали честь. Жоренька в ответ то высокомерно кивал, то снисходительно помахивал рукой. Толстяк понимающе улыбался и, поглядывая на Эйсбара, разводил руками: дескать, вот такие дела, такие дела… «Какой-то нищий вариант масонства», — брезгливо поморщился Эйсбар. У него разболелась голова и начался приступ раздражения, которые последнее время с ним случались довольно часто: зачем он согласился на эту клоунаду! Между тем толстяк продолжал петь ему дифирамбы, щеголял начитанностью, приплетал Вагнера, Шопенгауэра, даже Федорова с его концепцией переселения душ на другие планеты, а также сеял вокруг себя цифры статистических данных о социальных преступлениях в русской провинции. Был предложен коньяк — Эйсбар глотнул полстакана, чтобы как-то продезинфицировать происходящее.