Вышел начальник Горышин и с любезной миной обратился к Олегу и Ольге:

– Вот ваша виза, Олег Семенович (протянул разовую бумажку), а вам, Ольга Ивановна, в визе на выезд отказано. (Вернул Ольге «краснокожую паспортину».)

У Олега потемнело в глазах.

ОЛЬГА.

Мы муж и жена. Вы соображаете, что говорите?

ГОРЫШИН.

Я соображаю, что говорю. Я выполняю распоряжение вышестоящих инстанций. Все понятно? Больше вас не задерживаю. (Он открыл дверь и позвал дежурного милиционера.) Проводите… вот этих. (И когда за Олегом и Ольгой закрылась дверь, явно с облегчением вздохнул и благодушно к Хейфецу.) Ну-ну, Хейфец, радоваться должен – скоро заживешь буржуем…

Когда Олег и Ольга вышли на крыльцо, там базарила изгнанная мешочница:

– Значит, евреям дают? А русского человека опять обманули?..

…Они медленно брели вниз по Колпачному. Шел снег.

Было почти безлюдно, только метрах в двадцати за ними тихо ехала серая «Волга». Ольга все еще держала в руках свой паспорт.

ОЛЕГ.

Они думают, что меня выпрут, а дочь товарища Лубенцова оставят?! Наглые мерзавцы! Зачем подписывали Хельсинкскую декларацию? Привыкли издеваться над людьми! Сейчас же соберу пресс-конференцию! Прямо вот сейчас позвоню в NY Times!

Ольга вдруг слабо вскрикнула и упала на скользком тротуаре. Паспорт выпал из ее рук и лежал теперь на сугробе красным пятном.

ОЛЕГ (бросается к ней).

Что с тобой?

ОЛЬГА (в отчаянии пальцем тычет в сторону паспорта).

Посмотри, посмотри, Олег, что там внутри! Они поставили там печать о разводе!

Всхрапнул позади мотор – это разворачивалась в обратную сторону серая «Волга». Она поехала вверх по улице одностороннего движения, оставляя позади один за другим три красных знака «Проезд запрещен».

В этом месте сценария автор предлагает режиссеру откровенную любовную сцену.

Ночь. Студия Олега освещена только уличным фонарем из окна. Серебрящийся снег за стеклом на карнизе.

Олег и Ольга в постели, катаются среди скрученных простынь и скомканных одеял, мучают друг друга, словно они не супруги с многолетним уже стажем, а недавние любовники. Вот Олег отпивает глоток воды из стоящего рядом стакана и продолжает, продолжает.

– Ну, Олег, ты уймешься когда-нибудь, – со слабым смешком шепчет Ольга, но все продолжается, продолжается…

Пустая улица за окном, падающие снежинки, голые ветви бульвара, дурацкое лицо Брежнева на фронтоне Комбината Печати. «Печать – острейшее оружие нашей партии!»

Наконец они расцепились и лежат теперь рядом, тяжело дыша, чудные их лица покрыты крупными каплями пота.

ОЛЬГА.

…и все-таки ты уедешь, Олег…

ОЛЕГ.

Нет!

ОЛЬГА.

Без тебя мне будет легче выбраться. Отец готов на все, а ты видишь, какая у него власть, как они считаются с твоей Хельсинкской декларацией… Ты уедешь, Олег… вот увидишь, так будет лучше… если ты не уедешь… ты же знаешь, они могут все… вспомни Костю Богатырева, Женю Рухина…

Олег вылез из постели, прошел на кухню за сигаретой, возвращаясь обратно, заглянул в соседнюю маленькую комнату, где мирно спала Машенька, подошел к окну и открыл форточку. Морозный свежий ветер дохнул ему в лицо, и он вдруг бездумно по-юношески чему-то обрадовался, глаза зажглись вдохновением. Затем, должно быть устыдившись, он нахмурился и позвал: Ольга!

Она не отвечала, спала, раскинув руки, измученная его любовью, счастливая улыбка как бы блуждала по ее лицу.

ОЛЕГ.

Нет уж, дудки, не уеду один…

Шереметьевский аэропорт, отправка самолета на Вену. Основные пассажиры – отъезжающие евреи.

Идет «шмон» ручного багажа. Мы видим в толпе немало знакомых по очереди в ОВИРе лиц. Среди отъезжающих и Олег.

Он стоит в очереди к таможенному досмотру. Он почти в прострации. Глаза блуждают. За многочисленными стеклянными перегородками он уже потерял надежду увидеть в последний раз жену и дочь.

Между тем таможенники активно «трудятся». Вот у какого-то молодого интеллектуала вырвали из книги титульный лист:

– Запрещается вывоз книг с дарственными надписями…

У старушенции изымается аляповатый подсвечник:

– Предмет старины, мамаша…

Плотный, близкий уже к пенсионному возрасту таможенник весьма ловко, профессионально «шмонает» багаж еврейского семейства. Семейство, очевидно, возмущается, однако глава, представительный, лет 60, человек, успокаивающе похлопывает жену по руке.

Чиновник обнаруживает в чемодане железную коробочку, открывает ее – там драгоценности. Смотрит в глаза главе семейства.