Теперь обратите внимание, Мария Афанасьевна, вон на ту черную «Волгу». Как красиво идет и как все правильно делает, все обгоны, и скорость превышает так, что придраться трудно. Ясно, что водитель – парень координированный, грамотный, но пустой, а потому – опасный. Простите, я вам надоел… вы устали… а я про дорогу…

– Дорога как-то завораживает, – сказала Мария. – Я люблю смотреть на шоссе…

– Правда? – восхитился Ермаков. – Это очень чудесно с вашей стороны!

Он тронул мотоцикл, и они по узкой асфальтовой дорожке съехали на шоссе и влились в движение.

Ермаков ехал по правой полосе, ехал не очень быстро, но, что называется, «вписывался» в дорогу, в каждый ее изгиб. Видно было сразу, что едет профессионал высшей марки.

На одном из поворотов их обогнал «ВАЗ-2103». Обогнал вроде бы нормально и по правилам, но как-то нечетко, как-то расхристанно. Словом, капитану Ермакову этот обгон не понравился.

– А вот это какой-то нервный, – сказал он Марии. – И если бы кое-кто был бы сейчас при исполнении служебных обязанностей, то его бы проверили!

Мария из-за скорости не услышала ни слова, а только улыбнулась.

Между тем «Фиат» уходил от них все дальше, а в нем сидел влюбленный Олег Прянников, и вся машина была заполнена бравурной музыкой Россини.

Ермаков свернул с шоссе к жилому кварталу и подъехал к дому Марии, который как две капли воды был похож на его собственный: крупноблочная девятиэтажная башня.

Они прощались на крыльце.

– Вы так интересно говорили о дороге, – сказала Мария. – Вы не гонщик?

– Я госавтоинспектор, – сказал Ермаков.

– Вот так? – сквозь ее усталость просквозила ниточка какого-то особенного любопытства, но потом она просто протянула ему руку. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Он отъехал и остановился за деревьями, откуда еще некоторое время смотрел, как поднимается в стеклянном пенале лифт, как зажигается окно на седьмом этаже, как движется там неясная тень Марии.

Лицо его было влюбленным и освещенным летним ночным небом. Потом он как будто бы сам себя поймал с этим смешным несвойственным ни его возрасту, ни положению лицом, нахмурился и поехал прочь.

Ночь над индустриально-аграрной равниной и над Цветоградом. Пульсируют светофоры-мигалки. В небе, мелькая посадочными огнями, проходят к близкому аэропорту большие самолеты. В глубине должны быть видны светящиеся плоскости большого завода. Тихая индустриально-аграрная ночь, наполненная сдержанным рычанием как бы приглушенных мощностей.

Водохранилище, как всегда, поражает нас первозданной тишиной и звуками этой первозданной тишины.

Не исключена возможность, что капитан Ермаков просидел всю ночь без сна на пирсе возле своей яхты, глядя на воду, на небо и на далекие берега.

Утро следующего дня. Разгар. Скопление машин на перекрестке. Капитан Ермаков уже в полной форме и в прекраснейшем настроении идет вдоль ряда машин, ждущих стрелки на Цветоград.

Водитель рефрижератора говорит напарнику:

– Смотри, Ермак-то сегодня просто сияет. Чего это с ним?

– Привет, – говорит, приближаясь, Ермаков. – Как рейс прошел, Егорыч?

– Порядок, капитан, – улыбается водитель.

Они нравятся друг другу.

В этом же ряду, как обычно, стоит и автомобиль Прянникова. Олег Павлович, естественно, тоже в лучезарном настроении. Из машины его теперь несется музыка Моцарта.

Ермаков приближается и вполне добродушно, даже и не узнав вчерашнего штрафника, задает вопрос:

– Сколько дней у нас уже дождей не было?

Прянников-то, конечно, узнал обидчика и чуть-чуть скривился. Однако даже и докучливый гаишник не испортил ему поначалу настроения, да к тому же и вопрос-то был вполне невинный.

– Дня четыре уже сухо, – сказал он.

– За четыре-то дня можно помыть машину, – пожурил водителя Ермаков.

Прянников тогда уж вспыхнул, занервничал.

– Машину можно за час помыть, если есть мойки, а у нас, капитан, одна мойка на три города.

Ермаков от этого ядовитого тона тоже напружинился.

– А ручки у вас есть? А ведерочко с тряпочкой найти можно?

Миг – и соединились контакты взаимной неприязни. Ермаков и Прянников суженными глазами смотрели друг на друга.

– Что это вы, капитан, ко мне придираетесь? – спрашивает Прянников.

– Я – к вам? – искренне удивляется Ермаков.

– Не нравлюсь чем-нибудь? Форма ушей не устраивает?