А что это опять за взрывы? На детонацию совсем непохоже! Неужели наши врубились в обстановку и атаковали? Домик, конечно, замечательное прикрытие, но он же почти весь обзор и заслоняет. Тихо и аккуратно заползаю в узкий окопчик под стеной. Теперь можно (и нужно!) поберечься – полдела сделано! Надо ведь и для Красной Армии кого-нибудь оставить.

Буквально по миллиметру высовываю голову из укрытия. Так и есть – наши пошли в атаку! По полю, переваливаясь на кочках, ползут задом наперед четыре броневика – родные братья увиденного десять минут назад. А за ними редкой цепью бегут пехотинцы. Похоже, что второй дзот обнаружили – на его месте воронка. Теперь броневики бьют из пушек по замаскированной позиции ПТО. Здорово бьют – разрывы встают над окопом через каждые три-четыре секунды. Оттуда уже никто и не стреляет – а что вы хотите: два десятка мин, да на десерт четыре скорострельных ствола.

Похоже, что этот бой выигран и я снова… жив. Внезапно один из броневиков разворачивает башню в мою сторону. Успеваю увидеть, как с дула срывается вспышка огня. Взрыва не слышу – «свой» не услышишь… Только что-то тяжелое беззвучно падает мне на затылок. В ноздри лезет мелкий грунт, и, прежде чем отключиться, в голове мелькает дурная мысль – бегал под пулями, а сдох, задохнувшись землей. А после, уже улетая в черную воронку забытья, я неожиданно успокаиваюсь: чего волноваться – ведь сделал что мог.

Блин, что за мерзкий запах? На нашатырь похоже! Так это он и есть – открываю глаза и вижу чью-то руку, держащую перед носом ватку.

– Очнулся, милок? – спрашивает заботливый женский голос.

Зрение почему-то расфокусировано – отчетливо вижу свою грудь, накрытую белой простыней, а вот дальше – все в тумане.

– Пить хочешь? – не унимается женщина. – Или, может, утку?

Ага… Если припомнить, что крайний раз кушал на рассвете, а водичку пил после полудня… Желудок и кишки девственно пусты – зачем мне утка? А вот попить… и, как в том анекдоте про голодного студента, поесть, не мешает.

– Пи-и-ить! – выдыхаю практически беззвучно. Что-то с голосом – пытаюсь говорить, а выходит шипение. Но, похоже, меня поняли – женщина подносит к моим губам носик поильника. Ее рука пахнет чем-то резко-медицинским, но не противным, а… словно в детстве. Воображение сразу рисует образ немолодой медсестры. Которая уже на пенсии, но продолжает работать, потому что просто любит помогать людям.

Теплая ладонь осторожно касается затылка и приподнимает голову. Делаю первый глоток, за ним второй, третий… Эге, а у меня натуральный сушняк, словно после доброй пьянки. Вода в поильнике заканчивается слишком быстро.

– Еще! – прошу я. Голос немного окреп – звучит громче и отчетливей.

– Сейчас, милок! – покладисто отвечает женщина. Рядом, за пределами узкого сектора обзора, что-то звякает и возле моего лица снова появляется сосуд с драгоценной жидкостью.

– А вот теперь можно и утку! – выпив второй поильничек, говорю я. – И чего-нибудь пожрать!

– О, все-таки оклемался милок! – весело говорит женщина. – Сейчас спроворю, подожди минутку!

Ну, я могу и пять минут подождать. Лежу на чистом постельном белье, укрытый простыней, под головой мягкая подушка. Вот со зрением беда – фокусировка так и не наладилась. Ничего – дело наживное. Сейчас отолью, потом пожую, а там, глядишь, глаза в норму придут.

А кстати, что я здесь делаю? Здесь – скорее всего в больничке. Что со мной? И… кто я? Женщина назвала меня «милок». Это вообще ни о чем не говорит – общеупотребительное у пожилых женщин обращение, лишенное всякой сексуальной окраски. Но все же хоть какая-то инфа – я, по крайней мере, мужчина. А зовут меня… Как меня зовут? Хм… не помню. Херово, товарищ Глейман! Оп-па! Вспомнил! Глейман меня зовут! Странная фамилия… Я, случайно, не еврей? Глянуть бы под простыню – на предмет изучения целостности «достоинства». Вот только руки не шевелятся. А ноги? Пробуем… Нет, и ноги тоже – не двигаются. Здорово меня приложило! Так, так… погоди-ка… а почему у меня ничего не болит? Бляха-муха, я что – парализован? Вот жена обрадуется… Стоп! У меня есть жена? Из закоулков отшибленной памяти приходит «файл» – жена была, но вся вышла. Ты, милок, лет пять как в разводе. Старшие дети живут со мной – сын на пятом курсе, дочка школу в этом году закончит. А младшая, Светочка, с мамой осталась. Вижу ее только по выходным. Нет! Младшенькую зовут Иришка, а Светочка это… девчушка с перебитыми ногами, которая ждет меня на заброшенном хуторе!

Ждет меня, Игоря Викторовича Глеймана, сорокапятилетнего инженера-строителя, чудесным образом попавшего в тело своего деда, Игоря Петровича. Ждет не только она – еще полсотни ребятишек. А я тут валяюсь – на мягкой кровати, под чистой простыней. Как я сюда попал? Что случилось?

Мы с Альбиковым отправились за подмогой. Наткнулись на немецкую колонну… Потом случился налет наших бомберов. Ух, ну и взрывы были! Значит, там меня и приложило… Угу… а больничка совершенно случайно рядом оказалась. В немецком тылу…

Нет, что-то случилось позднее. Пытаюсь вспомнить, задумчиво почесывая лоб. Стой! Я почесываю лоб? Только что руки не шевелились! Ну-ка, а вторая? Левая тоже начала двигаться! А ноги? А вот ноги не хотят! Все-таки парализован? Изо всех сил щипаю себя за бедро. Бля-я-я! Больно-то как! Выдыхаю с облегчением – раз болит, значит не парализован.

– Ты чего шипишь, милок? – участливо спрашивает женщина. – Болит что-нибудь?

Теперь у меня получается немного сфокусировать зрение. В общем, реальный образ медсестры почти совпадает с воображаемым. Действительно, пожилая тетка, в опрятном белом халате и хитро завязанном платке на голове.