— Мистер Проньин, – вывел Алёну из забытья не принимавший до сего момента заметного участия в этой «дружеской» беседе Синистер, – я очень сожалею, но вам придется нас освободить...

— Джон, – перебил Максимов Синистера, – предоставь мне самому уладить это дело.

— Цирк, – усмехнулся Матвей Петрович, – они, похоже, ненормальные.

— Интересно, как же ты собираешься уладить это дело, журналист? – насмешливо спросил Пронькин. – Ты ведь тоже наверняка считаешь себя неглупым и должен понимать, что практически не оставил мне выбора...

— Ну… как сказать – выбор всегда есть…, – растягивая слова ответил Максимов.

— Скажите, Александр... э-э,.. – вдруг снова перешел на притворно-вежливый тон Пронькин.

— Филиппович он, – ехидно подсказал Корунд.

— Спасибо, Матвей. Скажите, Александр Филиппович, ну почему вы, журналисты, всегда суете нос в частные дела? Вот и досувались...

— Видите ли, Марлен Марленович, – ответил ему Максимов, – у нас с вами, должно быть, диаметрально противоположные взгляды на то, какие дела можно считать частными, а какие нет. Кстати, в русском языке нет слова «досуваться».

Волна раздражения нахлынула на Пронькина. Сначала эти тунеядцы – сто пудов, трутни! – с Лубянки раскрутили его на лимон. Теперь журналюга этот на что-то все время намекает. Неужто тоже хочет слупить с него, с Марлена? Хотя не мешает проверить – может и правда у него кроме сегодняшних съемок что-то есть? Не-ет... не может быть, неужели старею? Испугался какого-то сопляка. Блеф! Ну конечно, блефует, сука! Совсем спятил! Ему впору подумать, как шкуру свою спасать, а он... Нет... таких надо сразу в порошок, в порошок! Не въезжает, придурок!

— Ты не умничай! – сорвался он, и, скривив рот, бросил: – Матвей, а наши незваные гости, похоже, не въезжают в ситуацию?

— Ничего, скоро въедут, – Матвей Петрович почему-то погрозил пальцем Алёне. Ему было неприятно, что какая-то соплячка смотрит так, как будто вместо его тела в кресле находился че-ловек-невидимка из известного романа Уэллса.

— Ты вот что, журналист, не переигрывай, – снова включился Пронькин. – Вздумал угрожать? Мне?!

— Что вы, что вы, Марлен Марленович! Ни в коем разе! Вы образец настоящего мужчины. Смелый! Все так говорят... да! Вы конечно о себе не думаете. И я с пониманием отношусь к такого ро-да людям и разделяю ваши взгляды, поверьте. Я сам такой. Но ведь человек живет не в вакууме – он ведь не один на белом свете. Человек живет в сообществе себе подобных, хуже того – в семье. Извините за банальность, но в этом заключена его – не побоюсь этого слова – великая сила и, увы, не менее великое бессилие. Тем более, если человек этот занимается сомнительными делами. Лучше уж вовсе не иметь семьи. Но это я так, философствую.

— Дофилософствуешься! – пообещал Корунд.

— Не перебивай, пусть поговорит... напоследок, – уже не скрывая намерений, со свинцом в голосе проронил Пронькин.

— А что тут говорить, Марлен Марленович, не хотите же вы, в самом деле, сказать, что вам все равно, что произойдет с вашим имуществом, с имуществом дочери и любимого внука, когда будут обнародованы некоторые материалы об их отце, дедушке и, что самое нежелательное, о происхождении всего этого состояния! А ваша жена?! Подумайте о ней. Виктория Федоровна сойдет с ума, когда узнает!

— Шантажируешь?! Ну всё! Сам виноват, журналист... напросился! Вас как, живьем акулам скормить? Или предпочитаете вначале... – он демонстративно приставил указательный палец к виску, изображая выстрел: – Пу-у-х! Из гуманных соображений? Вот тогда и настрочишь... Только оттуда, где ты окажешься, письма вряд ли дойдут...

— Почему ж не дойдут? Еще как дойдут, – прервал его Максимов с демонстративной наглецой в голосе. – Но можете не сомневаться – и на этом свете у нас много чего поднакопилось. Всё есть, уважаемый Марлен Марленович: и свидетели и даже улики: оружие, меч, например. – Он лукаво улыбнулся. – Торговля людьми, раз! – передразнивая, он загнул мизинец, – принуждение к совершению убийства – два! Труп в заливе, труп бедного таджикского гастарбайтера? Это ведь ваших рук дело, помните? Ave Caesar, morituri te salutant! [39] А чего стоит незаконная торговля военной техникой. Вам, кстати, могут переслать любопытный контрактик, где вы... Ах да, извиняюсь, недооценил вашу предусмотрительность! Договор, конечно же, подписан не вами лично, а Владимиром Марленовичем. Но за что ручаюсь, так это за то, что придумали замечательную шутку с ценой именно вы! Мне понравилась. Так ведь? Помните еще старые ценники на «Особую Московскую», Марлен Марленович... Номерок я подскажу, можете набрать со своего «Верту», вам тотчас же вышлют договорчик по «электронке». Мой-то телефон промок. Думаю, достаточно. Всего перечислять не буду, но не сомневайтесь – доказательства соответствующие имеются. И можете не заморачиваться – все они вне пределов досягаемости ваших «заплечных дел» мастеров... Ну как, Марлен Марленович?

— Да я тебя... да я... знаешь, что я с тобой, ублюдок... с вами, говнюками!.. – задыхаясь в припадке ярости, заорал дурным голосом Пронькин, сам еще не решив, что именно он сделает с этими негодяями.

Договорить он не успел...

Глубоко-глубоко в недрах земной коры две противоборствующие на протяжении последних двухсот пятидесяти миллионов лет литосферные плиты пришли в движение. Последние четверть века сжималась пружина Аравийской тектонической плиты, упираясь в подножие Африканской. И вот упор не выдержал, и пружина стала распрямляться.

Сначала движение было едва заметным – плиты сдвинулись друг относительно друга едва ли больше, чем на человеческий волос! Но и этого было достаточно, чтобы стрелки всех сейсмографов на планете вздрогнули, предвещая очередной катаклизм. Через полторы секунды пружина, наподобие собачки в храповом механизме, сорвалась вновь. На этот раз сдвиг был циклопическим – сорок шесть сантиметров!

Квадрильоны тонн земных пород в мгновение ока подскочили без малого на полметра, высвободив колоссальную энергию, эквивалентную по величине той, какую всё человечество со всей его муравьиной технологической базой не способно произвести и за тысячу лет.