Шрифт:
Они находились у подножия гранитного барьера, над которым возвышалась роскошная ложа, своеобразный подиум. Между двух пилонов из красноватого мрамора, увенчанных золотыми орлами с победно поднятыми крыльями, стояло широкое кресло, сияющее позолотой, а за ним на позолоченных шестах был растянут огромный гобелен.
В кресле удобно расположился какой-то человек в плаще цвета спелой вишни. Голову его украшал венок из переплетенных золотых лавровых ветвей. По правую руку от него сидела молодая женщина в богатых украшениях; к ней склонился он, наговаривая что-то в ушко.
В глубине ложи за их спинами толпились люди, облаченные, как и эти двое, в античные одеяния...
Император, согласно своему положению, позволял себе принародно проявлять гнев, монаршую милость, глубочайшую мудрость, крайне редко скупо улыбаться и ни коем случае не имел права обнаруживать признаки страха или удивления, равно как и другие человеческие эмоции. Но и он не в силах был сдержать оторопь при виде буквально свалившихся с неба странных людей. Лишилась дара речи и его супруга Домиция; изумился и немало повидавший на своем веку Луций; были поражены и другие приближенные, столпившиеся в ложе и на сенаторских местах. Да и остальные зрители на трибунах, ошеломленные, притихли.
Домициан, наконец, совладал с удивлением. Он принял подобающую ему царственную позу и, не поворачивая головы, недовольный тем, что его не посвятили во все подробности представления, спросил стоящего позади Луция:
—Скажи-ка, братец, кто эти люди и откуда? Весьма странная на них одежда. Никогда не видывал такой. Чужеземцы?
—Да, государь, – на всякий случай подтвердил Луций, сам еще не успевший придумать какое-либо разумное объяснение происходящему.
—Я не припомню, чтобы эдитор рассказывал о них, когда представлял программу игр.
—Действительно, в афишах об этом не было ни слова, мой господин, – нимало не смутившись, продолжил на ходу сочинять изворотливый придворный, – но дело в том... э-э... что эдитор пожелал сделать тебе и государыне сюрприз.
Сообразительности Луцию было не занимать. А как же еще, находясь на столь опасной службе, удалось бы ему сохранить в целости свою голову? Знал императора видавший виды царедворец. Хорошо изучил его изощренные пристрастия и пользовался этим.
Такого, помнится, давно не бывало – наверно уж года три. Тогда Домициан приказал выпустить едва ли не целый манипул против пары дюжин осужденных на смерть разбойников. Луций вспомнил, с каким наслаждением в тот раз император взирал на кровавую расправу, которую вершили над преступниками хорошо вооруженные гладиаторы. Они играли с обреченными, как кошка с мышью; их жертвам некуда было скрыться, и, оставаясь глухими к мольбам о пощаде, воины настигали несчастных повсюду и безжалостно разили их.
Похоже, и Домициан вспомнил о том побоище – поднял брови и процедил сквозь зубы:
—Сюрприз? Я люблю сюрпризы... конечно, приятные.
—Государь может не сомневаться, сей сюрприз будет ему приятен как никакой другой, – уверил Луций.
—Решили устроить мне веселое зрелище? Прекрасно! Не правда ли, дорогая? Ты ведь любишь забавные представления? – обратился император к Домиции. – Но, Луций, вначале мне хотелось бы поговорить с этими людьми. Все-таки надо знать, кто идет на смерть во имя своего государя. Я угадал?
—Никто не может соперничать с тобой в проницательности, государь, – ответил Луций, потупив взор.
Император оживился:
—У меня сегодня хорошее настроение. Может быть, мы сможем исполнить последнее желание этих людей. Мы же не варвары... Прикажи привести кого-нибудь из них... их предводителя. Пусть расскажет о себе.
Луций, кивнув в знак понимания, поманил жестом стоявшего наготове в нескольких шагах от него центуриона и отдал распоряжение. Солдат бросился по ступеням вниз, на ходу отдавая приказания гвардейцам, стоявшим у ограждения. Те проследовали за ним к чужестранцам, ошарашенным не меньше публики и пребывающим в полном неведении, что с ними происходит.
Солдатам потребовалось совсем немного времени для того, чтобы образовав цепь, слаженно и умело согнать в кучку шарахающихся от них, как овцы от овчарки, испуганных оборванцев. Через пару минут они уже окружили несчастных и застыли, подобно безмолвным каменным изваяниям. Два гвардейца выхватили из группы одного человека.
Тот попробовал сопротивляться, но, подталкиваемый уколами пик, вынужден был подчиниться, и стал тяжело взбираться по неудобным высоким ступеням, пока не предстал перед императором. Здесь, не успев опомниться, он получил болезненный тычок древком копья между лопаток от центуриона здоровенного детины:
—На колени, червь!
Человек, слегка за пятьдесят, с пегими волосами, с виду тоже не слабак, скорее крепкий мужчина – однако рухнул, как подкошенный, больно ударившись коленями о каменный пол. Порядком перепачканное лицо украшали синяки и ссадины; на макушке из-под слипшихся от крови волос торчала огромная шишка; грязная одежда, разорванная в клочья, не имела ничего общего с тогой или туникой – обнаруживалось отдаленное сходство с той, какую носили бритты и другие северные народы – штаны да рубаха. Одним словом, незнакомец являл собой довольно жалкое зрелище.