– А она клип или фотки пробовала сделать?

 – Ты что! Снимать было строжайше запрещено. Охрана пасла конкретно. Попросили все телефоны сдать, хотя... Вика говорит, что происходящее фиксировалось тремя или четырьмя профессиональными видеокамерами, установленными по разные стороны от арены и на верхних рядах под крышей.

 – Общий план, понятно... Ну и?

 – Это я тебя спрашиваю: ну и! Что ты-то об этом думаешь?

 – Думаю, наверно, то же что и ты. Не исключено, это и было запланировано как спектакль – жестокий, но спектакль. Но что-то там пошло не по сценарию – чуваки озверели, и в горячке один прикончил другого. А почему бы и нет? В состоянии аффекта. Так что, увы, скорее всего это была не игра и не кетчуп. Это была самая настоящая кровь, к тому же человеческая, с эритроцитами и лейкоцитами. И лилась она из настоящих, а не бутафорских ран.

 – Ты хочешь сказать, что тот труп оттуда?

 – А что ты видишь в этом невозможного?

 – Если так – нужно срочно...

 – Бесполезно, Алёна, бесполезно. Думаю, доказать что-либо вот так сходу не удастся.

 – Это почему еще? Столько свидетелей.

 – Свидетелей чего?

 – Свидетелей убийства.

 – Какого убийства? Свидетелям показали живехонького- здоровехонького актера, который играл гладиатора. Никто и не усомнился.

 – Но Вика же сказала, что не тот.

 – Ей показалось.

 – А убитый в озере, в конце концов? – в голосе Алёны проскочило отчаяние.

 – В заливе, – поправил ее Максимов.

 – Хорошо – в заливе... Не цепляйся к словам. Какая, собственно, разница?

 – А убиенный – из другого спектакля, дорогая.

 – Как из другого?

 – А вот так! Ведь сразу же возникает вопрос: какое, простите, отношение имеет какой-то неопознанный труп, найденный где-то на другом конце Москвы, в каком-то заливе, к вечеринке, на которой ничего, собственно, не произошло? Смотри – никто, кроме твоей Вики, так ничего и не понял, так? Так. Насколько нам известно, никто в милицию не обращался с заявлением типа: уважаемые граждане милиционеры, тогда-то и тогда-то на моих глазах произошло убийство. И так далее, и тому подобное. Так?

 – Ну, так.

 – Вот видишь, Алёна... И потом – мало ли трупов находят каждый день. Повторяю – он не опознан! А не опознан, значит, его вроде бы и не существует. В юридическом смысле, разумеется. Никто не разыскивает, никто не подает в суд, никто не требует наказать виновных в смерти брата, свата, друга. Никому до него нет дела кроме государства. А оно действует абсолютно формально и стереотипно: возбуждено уголовное дело, потому как физически труп существует. Это все равно, что неизвестный солдат. Для государства проще воздать ему почести, чем найти и наказать виновных.

 – То, что ты говоришь, ужасно, Алик.

 – Такова суровая правда жизни, Алёна, – успокоил девушку Максимов. – Но ты не огорчайся – не все еще потеряно.

 – В каком смысле?

 – Ну… найдется какой-нибудь въедливый журналист, которому по ночам плохо спится, он теряет аппетит, теряет вес и мается, пока не произведет «раскопки».

 – Уж не ты ли?

 – А почему бы и нет? Я оказался замешанным в это дело.

 – Это я, что ли тебя замешала?

 – И ты в том числе. Кроме того, не забывай, что теперь прослеживается связь с найденным мечом! Поэтому извини, дорогая, но мой долг труженика пера и чернил не позволяет оставаться в стороне, когда дело об убийстве захлопывается на самом интересном моменте и хладнокровно кладется на полку. А там – пыль, одна только пыль. Тонны пыли... В конце концов, помимо журналистского есть еще и гражданский долг! Не станем же мы равнодушно наблюдать...

Тут Максимова понесло и несло бы еще долго, если бы его не остановила Алёна.

 – Максимов, – строго сказала она, – хватит трепаться. Смешно, ей богу!

 – Разве? А когда будет не смешно?

 – Не смешно будет, если ты повторишь эти бредни где-нибудь на митинге. Там их воспримут серьезно.

 – Хорошо, – на удивление легко сдался он. – Я лично попробую поработать над этим делом.

 – Как хочешь. Только имей в виду – у меня нет времени заниматься твоими раскопками... У меня план редакции. – Алёна нутром почуяла, что к ней будут приставать с просьбами.

 – Поживем-увидим. Сама еще прибежишь проситься в помощники. У меня, кстати, со временем тоже не густо. Я договорился с Филом и должен скоро улетать. Ты хотя бы можешь мне устроить встречу с твоей кровожадной подружкой? Мне нужно переговорить с ней.

 – Вика не кровожадная! Кровожадная – Инна. И никакая она мне не подружка. Я ее почти не знаю.

 – Жаль.

 – Что жаль?

 – Жаль, что кровожадная не твоя подружка, но на худой конец можно переговорить и с Викой. Попробую до отъезда что-нибудь разузнать.

 – Максимов, скажи: что происходит с человечишками, для чего им всё это надо? – спросила, помолчав, Алёна.

 – От твоего первого вопроса веет чем-то трансцендентным, Алё. Вернее, от ответа на него. Можно я начну отвечать с конца? – попросил он.

 – Угу, – угукнула Алёна.

 – Видишь ли, я не профессиональный психолог и могу лишь выдать тебе свою доморощенную версию.

 – Сойдет и доморощенная...

 – Вот лично я много думал и пришел к выводу, что человеческая жестокость... ну жажда крови и всё такое... это... как бы поскладнее сказать-то... проистекает из атавистического охотничьего инстинкта и инстинкта первенства. Когда мы были еще животными... Ну, не конкретно мы с тобой, а люди. Понимаешь?