Шрифт:
– Но ведь случается и непредвиденное...
И в этот момент Неуязвимый молниеносным выпадом ранил в грудь мурмиллона, неосторожно приблизившегося к нему. Поверженный воин упал на песок.
– Кровь! Кровь! – заволновались зрители.
В амфитеатре, как в огромном котле, стоящем на огне, кипели страсти.
– Iugula! Iugula! [11]
Но гладиатор оставил смертельно раненного, истекающего кровью мурмиллона на желтом песке. Накал боя все возрастал – двое оставшихся преследовали его, и у него не было времени на исполнение воли зрителей.
11
Iigula! – Пусть умрет!, букв. – Добей! (лат.).
Агриппа повернулся к Секунду; было заметно, что он взволнован, хотя старался не подавать виду:
– Извини... Конечно, ты прав, непредвиденное иногда случается. Но именно это я и имел в виду – только случай может помешать его победе. Но... будем надеяться, боги будут на нашей стороне и не дадут такому произойти.
– Что ж, будем надеяться... – ответствовал Секунд.
Не успел он договорить, как внизу снова произошло нечто неожиданное: гладиатор Агриппы споткнулся и упал навзничь. Этим немедленно воспользовался гопломах – мощным ударом он выбил меч из его руки.
Зрители разом выдохнули и замерли.
Секунд бросил взгляд на Агриппу – тот нахмурился.
«А все-таки был прав я – никто не застрахован от превратностей рока!» – подумал Секунд, который и сам не смог скрыть беспокойства.
Положение выглядело отчаянным. Меч лежал в стороне – всего-то в двух шагах, но и это расстояние было как до далекой звезды. Казалось, только чудо могло его спасти. Но то ли кажущаяся лег-кость победы то ли, воистину, вмешательство богов заставило его противников замешкаться. Всего лишь на мгновение.
Но и этого оказалось достаточно.
Время внезапно остановилось. Мир вокруг застыл.
Застыл, как каменное изваяние, нависший над ним с занесенным мечом и заслонивший солнце гопломах, не успев втянуть воздух перед ударом, чтобы после того, как пронзит его тело, выдохнуть громогласно: «В-у-ух»...
Застыл за его спиной и ретиарий, раскручивающий свою коварную сеть; застыла и сама сеть...
Повис неподвижно в воздухе воробей, порхнувший над ареной...
Застыл огромный амфитеатр – тысячи гончаров и пекарей, писарей и солдат, погонщиков мулов и кузнецов, патрициев и плебеев, всадников, знатных дам и гетер; застыл весь люд, пришедший сюда, кто поодиночке, а кто со всеми своими домочадцами и рабами.
Один лишь он, Александр из Коринфа, неуязвимый гладиатор, мог двигаться среди неподвижных изваяний в этом заколдованном мире.
Но он знал – это будет длиться лишь мгновение, то самое, которое отпущено ему для спасения кем-то неизвестным и незримым…
Спина мощно разогнулась, подбросив тело вверх. Одновременно левая рука подхватила с песка меч. Всё вокруг вновь пришло в движение – оттаяли люди и животные, оттаяли растения и ветер, мир наполнился звуками.
Перед глазами промелькнуло лицо изумленного гопломаха, недоумевающего как могло произойти такое: только что лежавший у его ног обезоруженный противник стоял теперь с мечом в руках!
– Берегись! – запоздало прокричал ретиарий.
Молниеносным выпадом Неуязвимый пронзил бронзовую манику гопломаха. Щит выпал, рука беспомощно повисла. Вторым ударом он поразил противника в грудь, и тот, не издав ни звука, рухнул на колени.
Оставался еще ретиарий…
Восемьдесят тысяч зрителей, заворожено наблюдающих за драмой, в едином порыве вскочили со своих мест. Вздох облегчения пронесся по трибунам амфитеатра и следом раздался рев.
– Добей! – водопадом скатывалось с трибун.
Триумф гладиатора мимолетен, как дуновение ветерка в пустыне. Скоротечна и сама жизнь. Стоит выдать себя хоть малейшим признаком трусости, и та же толпа будет так же неистово жаждать твоей смерти, как жаждет крови твоего врага…
Неуязвимый развернулся к опомнившемуся ретиарию и принял удар трезубца. Меч со звоном высек искру; противник отскочил на безопасное расстояние и снова принялся раскручивать над головой свою коварную сеть.
Но он выдохся, этот обреченный ретиарий – из ран сочилась кровь, движения были замедленны...
Зрители не успели осознать, как Неуязвимый очутился за спиной противника – острие меча, готовое совершить смертельный укус, впилось в шею ретиария...
А по трибунам уже катилось – сначала негромко, исподволь, потом мощнее, по мере того, как вливались в этот гул все новые и новые глотки, и, нарастая подобно снежному кому, становясь все громогласней, охватило весь амфитеатр, пока не расшиблось о землю на тысячи осколков: