Стёпа подумал, что разговор, пожалуй, затягивается. Он ещё раз кашлянул и криво усмехнулся.

— Не знаю, девушка. Влияние экономического кризиса, наверное.

2009 г.

В одна тысяча девятьсот шестнадцатом году Его Императорского Величества именным указом Уральско-Сибирская Компания была упразднена, и одноимённая гостиница в городе Арске, как и множество других заведений Компании по всей России, лишилась своего исконного владельца. В память Ивана Францевича, хозяина лавки, расположенной на первом этаже здания гостиницы, крепко запала одна строка из текста августейшего указа. А звучала она так: «дело Компании закрывается, поелику ея торговыя операции более не производятся ввиду отсутствия оных».

«Господи, чего ж удивляться-то революциям всяким, — думал Иван Францевич однажды осенним утром 1918 года, направляясь из дому к строению № 43 на углу улиц Успенской и Александровской, где гостиница и находилась, — ежели власть прежняя захирела умом настолько, что современным, всем понятным языком объясниться уже не могла. Скажем, нельзя было, по соображениям бонтона, писать, что хозяева проворовались дотла и сбежали, ну так и написали бы, что деятельность фирмы просто сошла на нет. А то — «поелику», «оных», «ея»!

По утрам, включая воскресные, Иван Францевич совершал эту, одну и ту же прогулку до гостиницы. Из своей квартиры в первом этаже каменного дома напротив Успенского оврага он медленно поднимался по Успенской же вверх, пересекал центральную, то бишь, Инвалидную улицу и, раскланиваясь со знакомыми, шествовал мимо здания Городской Думы и доходных домов уже до конечной точки своего моциона. Моцион длился недолго, минут двадцать, от силы, и приносил телу бодрость, а духу — спокойствие. Попутное наблюдение за уличной жизнью большого губернского города, каковым Арск и являлся, за гуляющей публикой, торговым народом, гимназистами с барышнями, детьми, даже лошадями, собаками и кошками всегда дарило приятные впечатления.

И только в последние пару-тройку лет привычное благолепие арского городского пейзажа стало помалу портиться.

«Вот, к примеру, тебе, братец, настоящая Тортуга в самом центре православного селения» — это Иван Францевич подумал про биржу извозчиков, с недавних пор переехавшую к парадному входу гостиницы. Раньше лихачи стояли за углом, на Александровской, а сюда подъезжали по свистку швейцара или дворника, то есть, по мере надобности.

«Корсары, чистые корсары! Рожи зверские, куда там Стивенсону. И откуда они такие повылазили?! Только пистолей с ножами не хватает. Хотя ножи у этих господ, без сомнения, имеются» — взгляд Ивана Францевича чиркнул по лицам извозчиков и поспешил их тут же покинуть. Связываться с этой публикой было себе дороже. Тем более теперь, когда в городе не стало больше ни городовых, ни околоточных. Не на патруль же чехословаков, которые летом заняли город, в случае чего было рассчитывать?

Пятеро или шестеро извозчиков сидело в одной пролётке, ело семечки, сплёвывая шелуху прямо на мостовую, прикладывалось к бутылке тёмно-зелёного стекла, покрякивая после каждого глоточка, курило самокрутки и вполголоса вело свой корсарский (не иначе!) разговор. Чуть поодаль, у водоразборной колонки стояло несколько пустых экипажей. Их караулил угрюмый мальчишка лет десяти.

У самой двери гостиницы Иван Францевич остановился перекинуться словом с местным дворником.

— Здравствуй, Талгат! — приветствовал его хозяин лавки. — Что слышно нового?

— Здорова, Франсовищ, — отвечал дворник снимая картуз и кланяясь. — Этой нощью много народа приехали. Ощень много.

— Это кто ж такие? Иностранцы?

Дворник замотал головой.

— По-русски все говорили. Но прилищный, богатый народ.

— Это ты почему так решил?

Дворник усмехнулся и стал перечислять:

— Одежда богатый. Сигар курили. Багаж много.

— Ну, спасибо, Талгат, спасибо! — Иван Францевич сунул дворнику пятачок и сделал шаг вперёд.

— Премного, Франсовищ, премного! — кланяясь проговорил Талгат и отворил перед ним тяжёлую парадную дверь гостиницы.

Войдя внутрь Иван Францевич кивнул Тихону, хмурому швейцару, коротавшему время сидя в креслах с местной газеткой «Арский Паровоз», и, как всегда, подошёл к большому зеркалу в золочёной раме, висящему на стене справа от широкой чугунной лестницы, ведущей наверх, в нумера на втором этаже. Мельком оглядев свою фигуру и чуть внимательнее — лицо (поискал следы отёков под глазами) он направился под лестницу, где за добротной дубовой дверью размещалась его лавка.

Названия у лавки не было. Иван Францевич считал, что толку в названии — чуть, а ограничений — полно. Названию надо соответствовать, а назовёшь, например, лавку антикварной — и куда прикажешь девать весь современный товар? А ежели магазинчик будет сувенирным — то что делать с чугунной посудой, изготовленной на заводах соседней губернии, или, к примеру, с почечным, сердечным или желудочным сборами, пользовавшимися у публики весьма заметным успехом?

Однако в последнее время такие тонкости почти совсем потеряли былое значение. Торговля худела, как худело и всё остальное. Война и революция, разброд и шатания медленно, но верно делали свои чёрные дела. Вот и Тихон-швейцар перестал уже вскакивать и спешить ко входу гостиничного заведения едва в дверном проёме возникала чья-нибудь фигура. Охамел, братец, совсем охамел. С другой стороны, как тут не охаметь?

Покупатели в лавку шли обычно по совету дворника или швейцара. Вновь прибывшие постояльцы обычно обращались к ним с вопросами о том, где тут можно прикупить чего-нибудь особенного на память, и те адресовали их в заведение Ивана Францевича. Поскольку в последнее время в гостинице стало полно бывать пролетариата, то бишь, голытьбы, от который Тихону и Талгату на чай ничего не перепадало, то и поток посетителей лавки в связи с этим почти прекратился. Однако дворник публику под лестницу всё же продолжал направлять, а швейцар делать это перестал вообще.