Чочой, словно зачарованный, смотрел на своего дядю и думал: «Вот таким же, наверное, был дедушка Ако».

Собравшиеся послушать Гоомо эскимосы и чукчи молча посасывали трубки, изредка переспрашивали непонятное.

— Трудно прожил я этот месяц, — говорил Гоомо. — Был в больших городах, где за стеклами огромных окон можно было увидеть много всякой вкусной пищи и где не мог я ку­пить кусок хлеба, чтобы утолить голод. Несколько раз меня били, а однажды, назвав бродягой за то, что я пешком доби­рался домой, на три дня посадили в тюрьму. Но не только о плохом я хочу рассказать вам...

Гоомо стал рыться в своем истрепанном мешке. Достав свернутый в трубку какой-то журнал, он бережно развязал те­семку.

— Что это такое? — спросил Чочой.

— Много я встречал нехороших людей, но, кроме них, встречались мне настоящие люди, — продолжал Гоомо, мед­ленно листая журнал. — Это были простые люди, они, так же как и я, искали работу и кусок хлеба. Один из них говорил мне о стране, которая называется Советский Союз. Это очень большая земля, много городов на ней, а самый главный го­род — Москва... Посмотрите сюда. Вот здесь и показан город Москва...

Эскимосы и чукчи склонились над журналом.

Долго в тот вечер Гоомо рассказывал о Москве, о Совет­ском Союзе.

Чочой лежал на мягкой оленьей шкуре, подперев подборо­док руками, смотрел немигающими глазами на Гоомо и жад­но слушал каждое его слово. Он так и уснул под рассказ Гоомо. А во сне Чочой видел Тома, помогающего ему разы­скивать чудесный лук богатыря Ако. Радуясь, что его друг снова рядом с ним, Чочой увлекал Тома за собой все дальше к дальше, а перед ним где-то далеко в утренней дымке вид­нелся чудесный город, имя которому Москва.

Гоомо опять стал работать пастухом у мистера Кэмби.

Через несколько дней хозяин явился в его ярангу и серди­то сказал:

— Хватит Чочою без дела болтаться, пусть идет пасти стадо! Его отец остался в большом долгу передо мной... Так что, если ты, Гоомо, будешь упрямиться, заставлю мальчишку работать бесплатно.

Ничего не ответил Гоомо мистеру Кэмби, а когда тот ушел, обнял Чочоя и сказал:

— Кажется, кончилось твое детство, Чочой! Отныне ты пастух мистера Кэмби...

Так Чочой стал пастухом.

Огромные стада Кэмби находились в постоянном движе­нии. Не проходило минуты, чтобы какой-нибудь олень не от­бился в сторону. С арканом в руках Чочой, как и все осталь­ные пастухи, бегал по речным долинам, по склонам сопок, заворачивал в стадо отбившихся оленей. Он стал молчаливым и не по-детски серьезным.

Посмотрел однажды Гоомо пристально в лицо Чочою и сказал со вздохом:

— Не ходи сегодня в стадо. Вижу я, ты совсем измучился.

Чочой поднял на Гоомо свои печальные глаза и спросил:

— А что скажет Кэмби?

— Пусть говорит, что хочет! Этот человек только тем и похож на человека, что ходит на двух ногах, но я могу его поставить на четыре ноги!..

В стадо Гоомо ушел один. Чочой долго бродил бесцельно вокруг своей яранги, затем подошел к хижине негра Джима, заглянул в оконце. В хижине было сыро и пусто — уже целую зиму в ней никто не жил.

Затаив дыхание Чочой внимательно осматривал каждый угол хижины, словно ожидая, что вот-вот откуда-нибудь по­явится Том и зальется своим звонким смехом. Побродив возле хижины, Чочой пошел на берег моря...

Далеко на горизонте виднелись огромные льдины, напо­минавшие вершины горного хребта. Чочой остановился у са­мой воды, выбрал беленький камешек, вяло повертел его в ру­ках и бросил в воду.

Далеко в море, в мираже, поднялся хрустальный город плавучих льдов. В дрожащем мареве льдины сказочно вытяги­вались кверху, образуя причудливые купола, шпили, колонны, башни...

Чочою вспомнилась картинка из журнала Гоомо, на кото­рой был изображен город Москва.

— Москва! — шептал Чочой едва слышно. — Хоть бы изда­ли посмотреть, какая она.

Немало дум передумал Чочой, глядя на изображение Мо­сквы в журнале Гоомо. Это были еще совсем детские думы, и это были красивые думы-мечты: они согревали сердце и все­ляли надежду на что-то лучшее в жизни.

И вот сейчас, глядя на мираж, Чочой мысленно спраши­вал себя: «Но когда же, когда же все это будет?» И вдруг, словно молния, вспыхнула мысль: «Надо бежать! Да-да, надо бежать отсюда! Дядя же говорит, что та земля, на которой стоит Москва, совсем близко, за проливом, вон в той стороне, где виднеются льды. Бежать, обязательно надо бежать!..»