Шрифт:
— Непонятно что-то, — вслух сказал он.
Голос Очера, только что слышавшийся где-то здесь, все еще не умолкал в ушах Чочоя. И вот, глянув под ноги, он действительно заметил тлевшие головешки только что горевшего костра.
— Совсем непонятно что-то, — повторил он вслух, желая отделаться от страха.
Присев на корточки над тлевшими головешками, Чочой раздул их, подбросил несколько сухих головешек. Вспыхнул слабый язычок пламени, облизал сухую головешку, торжествующе зашипел, забрызгал искрами.
Теперь Чочою уже не было так страшно. Он даже снял сшитые Вияль торбаза, осмотрел разбитые о камни ноги. Пригревшись у костра, Чочой обхватил колени руками, задумался. «Ну да, конечно, льдину с Очером могло прибить к берегу, и его кто-нибудь подобрал», — рассуждал он, с надеждой ожидая, что вот-вот где-нибудь поблизости снова послышится голос Очера.
Чочою почудились человеческие голоса. Вздрогнув, он вскочил на ноги, прислушался. Сердце его билось часто и гулко. А голоса приближались...
— Чочой, это мы! Я и Петя! — послышался почти рядом голос Кэукая.
Чочой, как был, босиком, бросился к своим друзьям.
— Что это с тобой? Зачем ночью здесь костер жжешь? — спросил Кэукай, глядя с недоумением то на костер, то на Чочоя.
— Я слышал голос Очера! Вы знаете, как я люблю своего Очера!.. Я, наверное, с ума сойду от радости, если Очера увижу... — быстро-быстро, словно боясь, что его не выслушают до конца, заговорил Чочой.
Кэукай и Петя посмотрели в его взволнованное лицо, озаренное красными бликами костра, и поняли, что Чочой действительно иначе поступить не мог.
— Но, может, это тебе почудилось? — спросил Петя.
— Нет, нет, не почудилось! Зачем почудилось? Почему так говоришь — почудилось! — горячо возразил Чочой. — Я голос Очера всегда узнаю. У него голос словно человеческий...
Не успел Чочой договорить, как из темноты прямо к костру выпрыгнула крупная худая собака. Кэукай и Петя невольно отступили в сторону, а Чочой, закрыв глаза, крепко прижал ее к себе. На собаке был оборванный конец алыка — очевидно, она оторвалась от потяга нарты.
— Очер! Очер!.. — восклицал Чочой, не выпуская собаки из рук.
Петя почувствовал, как что-то запершило у него в горле, а Кэукай все смотрел и смотрел широко раскрытыми глазами на встречу двух друзей и с трудом удерживался, чтобы самому не обнять собаку.
Радостно повизгивая, Очер терся своей головой о щеку Чочоя, словно человек, заглядывал ему в глаза...
А Экэчо, испугавшись приближения людей со стороны поселка и разбросав костер, теперь незаметно из темноты наблюдал за мальчиком.
Встреча Очера с Чочоем тронула даже его. Нахмурившись, он нервно перекусил сухую травинку и подумал: «Хорошо, что я не убил собаку. Собака ничего, пусть живет — у нее язык не человеческий, она не разболтает. Потом, помнить надо, что собака — лучший хранитель от злых духов... А как она бросилась к нему, даже алык оборвала! Умная собака, очень умная!»
Когда мальчики ушли, уведя с собой Очера, Экэчо снова подошел к костру и крепко задумался. «Уйти с этого берега надо туда, к брату уйти. Здесь все равно когда-нибудь узнают, кто я такой, — размышлял Экэчо, прислушиваясь к ударам морского прибоя. — Пушнину собирать надо, много пушнины в эту зиму собрать надо. На том берегу только бедному человеку плохо живется, а богатому человеку там хорошо живется. Мой брат Мэнгылю на свою жизнь на том берегу никогда не жаловался. Пушнины много с собой увезу! Много богатства с собой увезу!.. Только осторожным быть надо. Как старая, хитрая лиса, осторожным быть надо... С чужих капканов песцов снимать буду, в тайные места шкуры прятать буду. Ничего, Экэчо проживет остаток дней своих так, как ему хочется! Вот только бы не явились на берег эти страшные для меня люди...»
Экэчо вздохнул и снова начал вслушиваться в ночную тишину, нарушаемую мерными ударами прибоя.
КТО ХОЗЯИН?
Осень выдалась на редкость солнечная, безветренная. Тундра покрылась инеем, а снег все еще не выпадал. Только вершины сопок, словно задумчивые седые головы суровых великанов, были строги и холодны в своем снежном наряде.
А на море, хотя и не было ветра, бушевал ледяной шторм. Наверное, разразился где-то ураганный северный шквал, разволновал море и, отдав ему свою силу, докатился до берегов Чукотки лишь в огромных ледяных валах. Медлительные валы, казалось, с трудом поднимали кверху свою неимоверно тяжелую ношу — ледяные глыбы — и затем с глубоким вздохом, словно измученный тяжелой работой великан, швыряли их вниз, сшибая друг с другом, раскалывая надвое, натрое. Чем ближе подходили ледяные глыбы к берегу, тем мельче становились они. А валы все шли и шли, подгоняя разбитые льдины к берегу, и здесь уже дробили их в ледяную кашу. Грохот над морем не умолкал, и это так не вязалось со спокойной, солнечной погодой.
К поселку Рэн пастухи подгоняли колхозные оленьи стада. Живой лес ветвистых рогов вырос вокруг поселка. Дробный перестук копыт и сухой треск касающихся друг друга рогов слышались со всех сторон. Огромные олени-чымнэ становились на дыбы или теснили друг друга, низко опустив головы и тяжело дыша. Их глаза, выходившие от напряжения из орбит, были налиты кровью. Колхозники-оленеводы, смуглые, жилистые, с накомарниками на головах, ходили по стаду, держа в руках приготовленные для броска арканы.