— Просыпайся! — гаркнул Мило, тряся меня за плечо.

«Черт!»

Я сидел в палате, где Билли лежала между операциями, и снова заснул за компьютером. С молчаливого согласия персонала я ночевал в больнице.

Жалюзи были закрыты, комнату освещало лишь слабое сияние ночника. Я потер глаза и спросил:

— Который час?

— Одиннадцать вечера.

— А день недели?

— Среда.

Мило не удержался и добавил с насмешливой улыбкой:

— Чтобы ты не утруждал себя лишними вопросами: сейчас 2010 год, и президент Америки все еще Обама.

Я хмыкнул.

Уходя в работу, я совершенно терял счет времени.

— Сколько? — спросил Мило, заглядывая через плечо.

— Двести пятьдесят страниц. Полкниги, — ответил я, захлопывая ноутбук.

— А как Билли?

— Все еще в реанимации.

Мило торжественно достал из бумажного пакета книгу в шикарном переплете и с загадочным видом сказал:

— Это тебе. Подарок.

Я не сразу понял, что это мой собственный роман, за которым Мило с Кароль гонялись по всему миру.

Книгу явно отреставрировали. Ее кожаная обложка была теплой и гладкой на ощупь.

— Теперь Билли ничего не угрожает. Надо только дописать роман, и она вернется домой, — сказал Мило.

Шли недели и месяцы.

Октябрь, ноябрь, декабрь…

Холодный ветер унес устилавшие землю пожелтевшие листья, на смену мягкому осеннему солнцу пришла суровая зима.

Владельцы кафе убрали с террас столики или выставили рядом с ними жаровни. У выходов из метро замаячили продавцы каштанов, а люди, выныривая из земных недр, как один надевали шапки и потуже затягивали шарфы.

В порыве вдохновения я писал все быстрее. Пальцы летали по клавиатуре, история полностью захватила меня. Отныне я чувствовал себя не столько творцом, сколько безвольной игрушкой в руках повествования и загипнотизированно смотрел на количество страниц в текстовом редакторе: триста пятьдесят, четыреста, четыреста пятьдесят…

Билли благополучно пережила кризис. Сначала Клузо заменил торчавшую из гортани трубку кислородной маской, потом постепенно уменьшил дозу обезболивающего и, наконец, видя, что с инфекцией удалось справиться, вынул дренажные трубки и капельницы.

Затем медсестра сняла повязку и заклеила швы прозрачным пластырем. Прошло несколько недель, шрам уже не так бросался в глаза.

Билли снова могла самостоятельно есть и пить. Я смотрел, как она делает первые шаги и поднимается по лестнице под наблюдением кинезитерапевта.

К ней вернулись улыбка и обычное жизнелюбие. Волосы отрастали, и было видно, что у корней они нормального цвета.

Семнадцатого декабря Париж проснулся, глядя, как с неба падают первые хлопья снега.

Двадцать третьего декабря я дописал роман.

Париж

23 декабря

20.00

Накануне праздника рождественский базар развернулся во всем своем великолепии. Я взял Билли под руку и повел мимо белых домиков, расставленных между площадью Согласия и Круглой площадью. Колесо обозрения, гирлянды огней, ледяные скульптуры, разлитый в воздухе аромат глинтвейна и пряников превращали Елисейские Поля в декорацию к фильму-сказке.

— Решил подарить мне туфли? — воскликнула Билли, когда мы шли мимо модных бутиков на улице Монтеня.

— Нет, мы идем в театр.

— На спектакль?

— Ужинать!

Мы остановились у беломраморного фасада Театра Елисейских Полей, вошли в холл и на лифте поднялись в расположенный наверху ресторан.

Помещение было оформлено очень просто: дерево, стекло и гранит, все в пастельных тонах и лишь колонны темно-фиолетового цвета.

Метрдотель усадил нас в небольшой нише с шелковыми драпировками, словно созданной для задушевных бесед.

— Что будете пить?

Я заказал два бокала шампанского и вынул из кармана крошечный серебристый футляр.

— Это украшение?

— Даже не надейся.

— Флешка! Ты закончил роман! — воскликнула Билли, снимая крышечку.

Я кивнул головой. В этот момент нам принесли аперитив.

— У меня тоже кое-что есть для тебя! Прежде чем выпить, хочу вручить подарок, — загадочно сказала она, вынимая из сумки телефон.

— Но это же мой телефон!

— Да, стащила сегодня утром. Ты же знаешь, какая я любопытная… — без зазрения совести ответила Билли.