Шрифт:
Уничтожая всё живое, Архот двигался к дому, и Рене понял, что ему не успеть. Ирмуна. Там была Ирмуна. Рене был готов отдать всё, лишь бы спасти её. Что угодно: меч, город, жизнь. Только не Ирмуна! Как на зло, он смертельно устал. Хрустальный меч стал настолько тяжёлым, что юноша едва поднимал его. Рене задыхался от бега и от дыма горящих баррикад. Только не Ирмуна! Судорожным движением он рванул ворот рубашки. Между пальцев скользнула цепочка… порвалась… обвилась вокруг руки…
– …нет в нём никакой магии, – послышался знакомый голос, – Это просто талисман. Символ. Его ещё мой отец носил. И мой дед носил. И прадед… лучшей подмоги нет. Возьми, пусть будет.
Меч вдруг стал невесомым. Руки налились силой. Сердце погнало по венам кровь ровными глубокими толчками.
Зачарованная змея в ореоле голубого пламени уже ринулась с шипением между разбитыми створками окна, когда хрустальное лезвие с яростным гулом обрушилось ей на голову. Архот исступленно захохотал. На месте отсечённой змеиной головы выросли три. Но Рене было уже не остановить. Двуручник взлетал и опускался с такой скоростью, что на мече Архота повисла целая борода из змеиных голов. Колдун яростно сопротивлялся. Но с каждым взмахом хрустального лезвия их становилось больше… больше… больше…
И Архот понял, что проиграл. Оружие целиком скрылось под кожистыми телами. В его руке шевелился целый змеиный рой. Ядовитый ком, который становился тяжелее… тяжелее… тяжелее с каждым ударом Рене. Колдун выронил клинок и упал на колени. Почувствовав свободу, гадины с шипением расползлись в стороны, стремясь укрыться в щелях и норах. Лезвие окуталось туманом и исчезло.
Ар-Рихат, благородное оружие, выкованное когда-то кузнецом из скрытой долины для добра и обращённое колдуном ко злу, перестал существовать.
Словно почувствовав поражение своего главаря, орды разбойников кинулись врассыпную.
– Убей, – закричал Архот, – Что ты ждёшь? Прикончи меня!
– Нет! – качнул головой Рене, – Ты уже мёртв. Может, когда-нибудь ты станешь человеком. Но Архотом ты не будешь уже никогда. Твоим именем будут называть детей. Но не потому, что помнят. Потому что забудут! О тебе не будут слагать песни. Даже глупые маленькие девочки не будут пугать тобой друг дружку. Ты – никто! Всего лишь нищий! Уходи в никуда! Иди и живи, если сможешь!
Поверженный колдун медленно поднялся, грозно сверкнул глазами, втянул голову в плечи и, пошатываясь, медленно побрёл прочь.
– Рене! – девушка бежала к нему, размахивая руками.
Юноша оглянулся и подхватил рукой цепочку, внезапно соскользнувшую с запястья.
– Ирмуна! – Рене вдруг понял, что смертельно устал, – Жива… пойдём, у нас ещё есть дело.
С трудом перебравшись через завал, они подошли к Дику Мартону. Дик был плох. Его маленькие чёрные глаза с тоской смотрели в темнеющее небо.
Юноша опустился на колени.
– Рене… – пролепетал Мартон, – Холодно. Дождь… Мы победили?
– Да, Дик! Да! Мы победили.
– Хорошо… стать человеком… я всю жизнь… как ты… мечтал.
– Ты стал им, Дик, – ответил Рене.
– Нет… Не знаю…
– Ты стал им, Дик, – повторила Ирмуна, едва сдерживая рыдания.
– Ты… плачешь?
– Нет, Дик! Я не плачу.
– Хорошо… плачь, пожалуйста. Эта гадина… ужалила меня… в ногу. Плачь… Пожалуйста, плачь. Человек… прожил зря, если его смерть… не оплачет… ни одна женщина…
– Хорошо, Дик! Я буду плакать…
– У меня… никогда… один… – Дик вдруг забеспокоился, подался, было, вперёд и снова упал навзничь. Затем помолчал, глядя вверх, и произнёс неожиданно чётко, – Всю жизнь… один… всю жизнь… зря… Никого… нет… кроме вас…
Ирмуна разревелась в голос…
Книга последняя
Эпилог
Отшумели праздники. Город оправился от ран и оплакал погибших. Пожарища расчистили. Поле брани покрылось тоненькими зелёными травинками. Под ними теснились невзрачные опушённые листочки. Кошачьи лапки. Но этим летом они ещё не расцветут.
Середина лета выдалась сухой и жаркой. Даже ягоды малины засыхали на кустах, так и не успев, как следует, налиться соком. Взрослые изнывали от удушья. Зато дети чувствовали себя привольно. Речка буквально кипела от визга, криков, брызг и шлепков загорелых тел.
Рене стоял на берегу и с завистью смотрел на беззаботное детское веселье. Он злился. С какой радостью он хотел плюхнуться сейчас в воду. Прямо в кучу этих копошащихся малышей. Как они, голышом. Но что-то удерживало его. Странное ощущение чего-то нового. Чего-то хорошего и страшного одновременно.