— Выпей с нами!—тот не отказался.

— Вот мы тут спорим, есть ли любовь на свете? Нужна ли людям? И что собою представляет, радость или наказание? Как думаешь ты, Кузьмич?— спросил Яшка лесника.

— Что она есть? Ну, вот я с бабкой своей полвека прожил. Каб не любил ее и дня не потерпел бы! А то ить дня без ней дышать не могу. Ну, будто веника в избе не достает. Не ворчит, не лается, бока блохой не точит, не гремит чугунами. Она в зимовье заместо домового, со всем хозяйством управляется. Оно, навроде, небольшое, а хлопотное, суетное. То скотину доглядеть, меня нахарчить, в зимовье порядок держать, еду сготовить, постирать, все в ее руках. Куда мне без ей? Совсем мохом обрасту,— моргал слезящимися глазами.

— Дед! А ты когда-нибудь бил жену? — спросил Андрей.

— Не-е, внучок, не колотил бабу. Не допекала, не изводила. Завсегда со мной в согласье живет.

А и как забижу свою сердешную, коли ночью к ней в постель ложусь под теплый бок. Разве осерчавшая баба примет? Сгонит вон, и спи единой душой на печке, как таракан в щели. Мне такое не по духу.

— Кузьмич! А дети есть у вас? — спросил Колька старика.

— Аж цельных трое, да внуков пятеро. Едина беда, все по разным городам разбеглись. Кто где прижились. Вместях не получилось. Старший сын военным сделался, теперь в большом чине, где-то на Севере прижился. Дочка на Украине, в фермерши залезла, а младший мой в Белоруссии служит в летчиках. Мне его не докричаться. Вот так и живем по врозь. Кажный в своей берлоге. Уж и не припомню, когда впослед виделись. Все недосуг свидеться, всем некогда. Но и то Слава Богу, все вживе и в здравии...

— А часто ругаетесь с бабкой?

— Мил человек, за те годы, что прошли, мы по взглядам наловчились понимать. На что брехаться и кровя портить один другому? Жисть без того трудная и короткая. В ей уступать друг дружке надобно. Ить не звери, каб грызть один другого.

— Кузьмич! У вас друзья есть?

— Едино, что соседи—лесники. С ними дружимся, навещаемся, в праздники проздравляемся. Ну, и подмогаем по-соседски. По-волчьи не живем. Мясом, рыбой делимся, у кого закончилось, подсобляем. Без того в лесе жить неможно.

— Поселковые часто на этом участке бывают, приходят за грибами и ягодами?

— Всякие случаются. Иных в шею отсюда гоню. Напьются до визгу, запалют костер и заснут подле него. Случалось, спасал их, глумных, а было сгорали до смерти. По мне единая беда, когда костры в самом лесе палят, а потом кидают их без догляду. За всеми не углядишь, а пожары для нас погибель. Зверье помирает, губится лес, а и сами люди не всегда успевают сбежать. От того я ни всех в лес пущаю, чтоб урону меньше было.

— Кузьмич! А лешаки в лесу есть, или люди их придумали? — ухмылялся Колька.

— Старики-лесовики имеются. Сам их не видывал, но чуял завсегда. Спробуй войти в чащу без поклона, не испросив помощи лесовичка! Воротишься с пустыми руками, усталый и ободранный. А обратись как надо, оставь ему хлебца, да поклонись, и наградит человека от души, не скупясь, отведет от него беду и погибель.

— Кузьмич! А говорят, что лес злых людей наказывает? Брехня это или правда?

Старик подсел к костру поближе, грел руки у огня.

— Лес людей чует. Случилось в запрошлом году при обходе, наткнулся я на человека, он уже помер, навовсе задубел. А сам из поселковых. Раней его там видел. Позвонил в милицию, сказал им, а вскоре Илья Иванович с Анискиным приехали. Враз опознали мужика. Оказалось, они его долго разыскивали по поселку, чтоб заарестовать. Девчонку он посиловал. Ты, Яша, тот случай знаешь?— спросил Терехина.

— Им отец с Анискиным занимались. Я мало что знаю.

— Так вот про этого мужика в розыск дали. А он в лес сбег, чтоб спрятаться от люду. В глухомань забрел, куда поселковые не совались. Жить хотел, от милиции прятался шельмец. Но лесу он не понравился. Тут и харчи его кончились. Как дальше быть, коль леса не знаешь, а душа, что гнилое болото, вся черная наскрозь. Вот так и порешил тот змей прожить на лесных харчах. Костер не разводил, чтоб его не приметили. Ел ягоды и грибы! Даже зайчат умудрялся отловить и сырьем их ел. А тут время грибное подоспело. Мужик видать вконец сголодовался и наелся подосиновиков. Ну, они же рядом с красными мухоморами уродились и со спорышами. От их при слабом ветре отравная пыльца попала на подосиновики, и они стали ядовитыми.

— Он ими отравился?

— Ну да! Весь черный, как уголь сделался! Илья Иванович враз уразумел, что приключилось, и сказал, что лес паскуду наказал. Помер в муках, как собака. Весь распух, как бревно. Не то идти, ползти, дышать не смог. То он за свой грех получил. Лес не простил его и не выпустил. Было и другое, когда отчим падчерицу убил. Лет десять девчурке было, не боле. А сам, когда хотел домой воротиться, попал в болото и утоп в ем. Только шапка уцелела на топи, в том месте, где засосало. Нашли и падчерицу. Откопали сердешную. Она на поселковом погосте покоится. Жаль ребенка. Ей бы жить и жить. Но ведь не пощадил злодей! — перекрестился Кузьмич, пожелав ребенку землю пухом.

Парни уже располагались на ночлег, кто в палатке, другие у погасшего костра, красные угли еще дышали теплом. А Кузьмич, словно сказку на ночь, рассказал о давнем случае:

— Никто не помнит, когда это содеялось. Сбегли в лес парень с девицей. Любились они крепко. А родители были злые у обоих и воспретили им жениться. Но любовь оказалась сильней воспретов, не могли они жить один без другого. И не было у них ничего, кроме двух сердец. Им весь лес помогал. Кабаны вырыли для них землянку. Белки носили орехи, ежи — грибы. Медведи медом делились. А потом набрел на них Святой Берендей, забрал в свой дом, признал их за своих детей, увидев, как лес полюбил молодых. И не ошибся тот старик, ни разу не пожалел. Та любящая пара и поныне в каждом зимовье живет, бережет и холит лес за любовь и помощь. Они всегда помогают сберечь друг дружке жизнь. Потому и людей тех зовут лесниками,— встал Кузьмич от костра и пошел в зимовье, какое знапи многие поселковые.