Рессоры кареты качнулись снова, и Анаис вновь тонко ощутила присутствие Линдсея. Ей не нужно было слышать его слова, чтобы чувствовать жар его дыхания или его запах. Тело Анаис, настроенное на одну волну с его телом, понимало, как близко он на самом деле находится.

– Я не могу спать, все время думаю о тебе. Куда бы я ни посмотрел, я всюду вижу тебя. Я смотрю, как ты продолжаешь притворяться, будто тебе безразличны мои страдания, но знаю, что на самом деле ты так не думаешь. Я понимаю, что и ты тоже страдаешь. Ты просто не признаешь этого.

Да, она страдала. Да, она хотела его…

Линдсей чувствовал дрожь Анаис, слышал шуршание кружевной бейки ее лифа, касающейся накидки на меховой подкладке. Анаис часто дышала, Линдсей чутко улавливал, как воздух всасывался между ее губами, как она выдыхала – это теплое, влажное дуновение ласкало его рот.

– Ты хоть знаешь, каково это: постоянно желать того, чего не можешь получить? Видеть это изо дня в день, мечтать об этом ночь за ночью, быть поглощенным своей страстью настолько, что готов сделать все, что угодно, ради одного-единственного кусочка этого запретного плода – не важно, пусть даже самого маленького? Можешь ли ты представить, что ради этого кто-то готов сделать все, даже отдать душу дьяволу, – лишь за один мимолетный, похищенный украдкой момент?

Линдсей услышал, как Анаис с усилием глотнула, а потом явно облизнула пересохшие губы.

– Ты говоришь об опиуме, не так ли?

– Нет. – Он боролся каждой клеточкой своего существа, пытаясь удержаться от искушения прижаться к ее губам. – Ты, ты вызываешь этот жар в моем теле! Когда я говорю о своем неудержимом влечении, я имею в виду тебя. Только ты имеешь надо мной такую власть, Анаис.

Ничего Линдсей не хотел так сильно, как смахнуть налет от прикосновения руки Броутона с ее щеки! Он жаждал стереть следы ладони Броутона своими руками, своим ароматом.

Схватив шерстяное одеяло, которое лежало свернутым рядом с ним, Линдсей бросил его на пол, потом нашел в темноте руку Анаис и потянул ее к себе. Запах полевых цветов и аромат мягкой женской кожи пронесся над их телами и окутал Линдсея, заставив безрассудно потерять голову. Кровь загустела, забурлила в венах, словно он выкурил две трубки опиума.

– Избавь же меня от этой муки, – прошептал Линдсей, накрывая губы Анаис своими губами, пробуя ее на вкус, ощущая, как сладость выпитого за ужином вина смешивается с ее собственным пьянящим вкусом. Их языки переплелись, и Линдсей еще крепче прильнул к ней в медленном, одурманивающем, глубоком, жадном поцелуе, который заставил ее застонать и заметаться. Линдсей целовал ее, сжимая в объятиях, но этого вдруг оказалось недостаточно. Он хотел большего.

Откинув подбородок Анаис, Линдсей провел языком вдоль ее шеи, наслаждаясь ароматом кожи. Анаис вздрогнула, и он, ощутив выступившие на ее плоти мурашки, невольно задумался, какая еще частичка этого сочного тела могла столь же чутко отозваться на его ласки.

Еще раз проведя по горлу Анаис кончиком языка, Линдсей распахнул накидку и стянул ткань с плеч возлюбленной. Она снова задрожала, и он почувствовал, как сморщилась кожа на верхушках ее грудей. Даже сейчас он явственно воображал всю сладость ее упругого, сочащегося влагой лона. Несмотря на кромешную тьму, Линдсей мог видеть Анаис, ее тело, беспокойно трепещущее под его ласками…

Обвив пальцами шею любимой, Линдсей притянул ее ближе, впившись губами в ее уста с таким вожделением, что у нее перехватило дыхание. Анаис не вырывалась, не боролась, наоборот, обмякла в его руках, уступая собственным безудержным желаниям.

Обтянутые перчатками руки Анаис нашли лицо Линдсея, пробежали вниз, к его подбородку, и он ощутил нежное касание кончиков тонких пальцев. Прикосновение Анаис воспламенило Линдсея, раздразнило его, и он уже не смог удержаться от того, чтобы схватить ее руку и скользнуть ею по своей груди, потом еще ниже… Когда ее ладонь прижалась к его животу, Линдсей застонал, член болезненно напрягся под брюками.

– Положи на меня свою руку, – приказал Линдсей.

Он медленно снял с кисти Анаис перчатку и зажал ее в своей ладони, а пальцы любимой тут же запорхали над его вздыбленными брюками. Она смело зарылась ногтями ниже, коснувшись члена, уже основательно затвердевшего под шерстяной тканью. Не в силах ждать, пока Анаис справится с застежками, Линдсей рывком распахнул брюки. Не в состоянии терпеть, пока она наберется храбрости и коснется его голой плоти, он сжал набухший ствол в руке и принялся ласкать себя, рассеянно вслушиваясь, как его дыхание учащается и нарастающим эхом отражается в стенах кареты.

Она хотела, чтобы это оказалось внутри ее… Анаис крепче сжала руку вокруг шелковистой твердости, которая теперь скользила в ее ладони вверх и вниз, на всю длину. Лоно, сжимавшееся от томительного желания, неустанно напоминало, каково это: чувствовать объект своих ласк – часть Линдсея – глубоко внутри.

Возможно, это вино заставляло Анаис жаждать подобного, делало ее такой смелой, вызывало неудержимое желание скатиться с твердого тела Линдсея и коснуться губами его бархатистой кожи? Или она сама по натуре была такой распутной? Нельзя было отрицать, что она с легкостью открыла для себя радости занятий любовью. Сколько ни пыталась Анаис убедить себя в том, что стыдится произошедшего между ними в конюшне, она не чувствовала за собой ни капли вины. Не было ничего постыдного ни в том, чтобы отдать свое тело любимому, ни в том, чтобы наслаждаться чувственными ласками, которые он ей дарил. Линдсей заполнил тело и душу Анаис страстью, и она боялась, что становилась зависимой от этой страсти.