Инкен. А еще, господин профессор, вам надо было видеть Маттиаса на Цугском озере!

Клаузен. Да, там я совсем другой… Поэтому день и ночь я рвусь туда.

Гейгер. Сможешь ли ты выдержать тишину, отрезанный от привычной кипучей деятельности своего прежнего мира?

Клаузен (показывая на шахматную доску). Ты имеешь в виду слонов, коней и пешек моего шахматного ада? Я просто сошлюсь на наш разговор во время твоего последнего приезда. Нет, едва ли меня снова прельстит эта борьба всех против всех. Один старый мудрец сказал: в человеческой душе заложены две силы – действенная и созерцательная. Первая двигает тебя вперед, но к цели тебя приводит вторая.

Гейгер. А навещать тебя в Швейцарии можно?

Клаузен. Тебе, дорогой Гейгер, конечно, другим – нельзя: мои прежние знакомые для меня теперь не существуют. Я даже не узнал бы их. Природа, искусство, философия и Инкен – этого мне достаточно. Инкен меня любит, – можешь ты представить себе невозможное?

Гейгер. Незачем и представлять: это красноречиво подтверждает ее вид.

Клаузен. Она дарит мне взгляд своих глаз, свои юные годы, свою свежесть, свои магнетические флюиды [49] и здоровое дыхание, которым я дышу. Все это делает меня легким и свободным. И я чувствую себя как дома на чистом, свободном от миазмов горном воздухе. Гейгер, милый, ты можешь меня поздравить!

Гейгер. От всего сердца и, не скрываю, даже с легким налетом зависти.

Клаузен. Да, мне можно позавидовать.

Входит Вуттке.

Простите, я на минуту. (Подходит к Вуттке, берет у него бумагу.)

Оба удаляются. Инкен и Гейгер одни.

Гейгер. Маттиас произвел на меня неожиданно хорошее впечатление. У меня прямо камень с души свалился.

Инкен. Почему это вас так поразило?

Гейгер. О, я это сказал между прочим. Но ведь Маттиас втянут в какие-то раздоры?

Инкен. Вы на нашей стороне, господин профессор?

Гейгер. Я полагаю, мой друг Маттиас может не сомневаться в этом.

Инкен. Тогда помогите мне увезти его из этого окружения. Оно плохо влияет на него.

Гейгер. Мне думается, что вы правы.

Инкен. Там или здесь, я всюду принадлежу Маттиасу. Но эти стены, эти старые лепные потолки, эта красная камчатная обивка, [50] эта пыльная мертвечина и все, что за этим кроется, – все это и мне не дает дышать.

Гейгер. Вы не любите этот старый дом?

Инкен. Я ненавижу этот дом, и этот дом ненавидит меня.

Гейгер. У вас есть сведения о детях?

Инкен. Нет. Разумеется, нет. Но, конечно, их следует опасаться.

Появляется Винтер, несет на подносе письмо.

Что это?

Винтер. От управляющего Ганефельдта. Письмо только что принес посыльный.

Инкен. Дайте мне! Я передам сама.

Винтер подходит, она берет письмо с подноса.

(Гейгеру.) Вы знаете советника юстиции Ганефельдта? У меня мурашки проходят по телу, когда я вижу эти письма.

Гейгер. Ганефельдт – управляющий имением в Бройхе, где вы с матерью жили? Не так ли?

Инкен разглядывает письмо и вертит его в руках.

Винтер. Собственно говоря, посыльному приказали вручить его лично.

Инкен. Собственно говоря или не собственно говоря – никто мне не помешает вскрыть письмо, если у меня подозрение, что в нем содержится что-то неприятное для Маттиаса.

Винтер. Значит, фрейлейн, вы сами отдадите письмо?

Инкен. Конечно, господин Винтер, отдам.

Гейгер. Если не ошибаюсь, этот Ганефельдт на стороне детей Маттиаса?

Винтер (разрешает себе очень многозначительно кивнуть головой). Всецело и целиком на их стороне, господин профессор. И кто знает, какой ужасный яд в этом конверте! Ах, господин профессор, если бы вы приехали раньше!

Гейгер. Почему?

Винтер. Вы – единственный, кто может повлиять на фрейлейн Беттину и господина Вольфганга.

Инкен (встает). Что это, в конце концов? Здесь каждый день, каждый час видишь привидения.

Инкен уходит, чтобы отдать письмо. Гейгер и Винтер остаются вдвоем. Гейгер встает и ходит взад и вперед по комнате, борясь с каким-то решением.

Гейгер (внезапно обращается к Винтеру). Не скажете ли вы мне, где можно найти фрейлейн Беттину?

Винтер. В поместье тетки, примерно в полутора часах езды на машине.

Гейгер. Есть свободный автомобиль? Можно туда съездить?