На самом деле Мария в это время готовилась принять участие в новом большом празднестве — коронации Франциска II в Реймском соборе. Будучи уже коронованной королевой, Мария должна была быть лишь зрителем, да и в любом случае королев Франции по традиции короновали в Сен-Дени. Поскольку двор находился в трауре, коронацию можно было бы отложить, но это было нежелательно, так как состояние здоровья короля вызывало беспокойство. Однако траур по-прежнему соблюдался, и был издан приказ, чтобы «ни один дворянин и ни одна дама не смели надеть ювелирное украшение или золотое шитье; дозволялось носить только одежды из бархата и подобных ему тканей, простого фасона, а на следующий день все должны вернуться к deuil [полному трауру] и носить его на протяжении двенадцати месяцев».

16 сентября 1559 года король прибыл в Реймс; погода была ветреной и дождливой, но ничто не могло омрачить торжественный въезд. Процессию встречала «искусно придуманная машина», испускавшая лучи света. Она открывалась, позволяя королю приблизиться к гигантскому красному сердцу. Оно, в свою очередь, тоже открылось; внутри оказалась девятилетняя девочка в наряде из серебряной и золотой парчи. Девочка вложила в руки короля ключи от города.

В воскресенье, 17 сентября, Мария и Франциск II пришли на вечерню, во время которой Франциск подарил собору золотую статую своего тезки — святого Франциска Ассизского. Собор был устлан коврами, а внутри завешан гобеленами и изображением коронации Хлодвига и побед Сципиона; их доставили из близлежащего епископского дворца и из Лувра. На следующее утро, когда сквозь витражи XIII века лился солнечный свет, королевская процессия преодолела небольшое расстояние от дворца, в котором ее участники провели предыдущую ночь. Архиепископ Шарль, кардинал Лотарингский, в парадном одеянии сопровождал Франциска II, одетого в белое, символизировавшее его чистоту — ведь он готовился к миропомазанию. Это — сакральная часть церемонии; монарха помазывали миром, хранившимся в аббатстве Святого Ремигия в двух милях от собора. Миро было великой святыней. Поэтому на то время, что оно находилось в соборе для церемонии, три доставлявших его знатных дворянина считались заложниками аббатства, гарантировавшими его возвращение.

После помазания священным миром Франциск II удалился и переоблачился в коронационное одеяние из синего бархата, подбитое алой тафтой. Оно было оторочено горностаями и расшито золотыми лилиями. Затем ему вручили скипетр, а также жезл правосудия, а потом — кольцо, символ обручения с Францией. Понятно, что хрупкий пятнадцатилетний подросток заметно пошатывался после пятичасовой церемонии, поэтому тяжелую золотую корону просто держали над его головой, пока он шел к престолу. Затем архиепископ воскликнул: «Да здравствует король!» — и ему вторили все собравшиеся в соборе. На волю выпустили певчих птиц, прозвучал гимн «Тебя, Господи, хвалим», и собравшиеся разошлись.

Дамы из королевской семьи сидели в специально сооруженной ложе, так что могли видеть все, но их самих не было видно. Екатерина снова облачилась в черные одежды ее родной Италии, и дочери последовали ее примеру, но Мария была облачена в белые траурные одеяния, знакомые нам по ее портретам. Это было облачение, подобающее французской королеве в трауре, и оно отчетливо указывало, что она вовсе не собирается становиться союзницей итальянцев Медичи. Мария была из Гизов. Трокмортон заметил также, что над городскими воротами «вызывающе» поместили гербы Англии, Франции и Шотландии.

После церемонии все присутствовавшие отправились на королевский обед; Франциск II, как ему полагалось по статусу, ел один, а гости сидели вокруг него. Он, однако, очень устал и рано удалился, впереди него шествовали пажи с королевскими регалиями. Все это было далеко от роскошных представлений, которые обожал его отец. Франциск II регулярно терял сознание, а его неспособность сосредоточиться означала, что он не будет принимать участия в заседаниях совета, созванных Гизами. Любовь короля к охоте оказалась весьма ценным качеством — при условии, что ему не угрожала никакая реальная опасность, — и его поощряли проводить больше времени в седле, хотя бы и под постоянной охраной вооруженных гвардейцев. Мария была бесстрашной всадницей и с радостью пускала лошадь в галоп. Однажды ее сбила с лошади протянувшаяся над тропой ветка. Охота была в разгаре, так что охотники проскакали мимо, не заметив ее падения; более того, всадники растоптали ее головной убор. Однако Мария причесала волосы заново, села на лошадь и догнала охотников. После этого «она решила отказаться от этого занятия» — но не сдержала слова.

Члены королевской семьи, пожалуй, меньше, чем кто-либо в королевстве, могли рассчитывать на тайну личной жизни, а поскольку их жизнь постоянно интересовала придворных, множились слухи о недомоганиях. Мария была уже взрослой девушкой, и всему двору наверняка был известен ее менструальный цикл, ведь придворные с нетерпением ждали вестей о ее беременности. Уже в декабре Ральф Сэдлер в Шотландии писал: «Ясно, что никаких детей у шотландской королевы не будет».

Мария была настоящим гурманом, и именно тогда Екатерина Медичи познакомила французов с итальянскими кулинарными рецептами, тем самым создав основу того, что мы теперь считаем французской кухней. В то время, однако, вес Марии не давал поводов для беспокойства, он сдерживался подвижным образом жизни и периодически — строгими диетами. Добавьте к этому приступы глубокой депрессии, случавшиеся, когда королеве пытались противоречить, и регулярные обмороки, и периоды постельного режима становятся более понятными. Некоторые из широко разошедшихся слухов о состоянии здоровья королевской четы были явным вымыслом, например слух от 15 ноября о том, что Франциск II заразился проказой; эта сплетня, вероятно, была порождена тем, что король периодически страдал от сильной экземы.

Впрочем, существовали и вполне реальные опасения за здоровье матери королевы, Марии де Гиз, которая серьезно заболела в Эдинбурге, столкнувшись с тем, что, по сути, было гражданской войной с лордами конгрегации. Мария де Гиз призвала в страну французские войска — так как после свадьбы Марии французы получили шотландское подданство, она могла утверждать, и даже не без основания, что эти войска не представляли собой иностранного вторжения, — но проигрывала войну. В феврале 1560 года лорды добились поддержки Елизаветы I благодаря Берикскому договору. Елизавета была только рада помочь людям, которые, вероятно, не всецело поддерживали узурпацию Марией ее титулов и гербов. В Англии поддержка, оказанная Елизаветой лордам конгрегации, стала известна как «Война инсигний». Елизавета «никогда не согласится, чтобы королевство Шотландия оказалось бы связано с Францией иначе, чем сейчас, то есть через брак королевы с французским королем». В начале месяца герцог де Гиз писал сестре, неискренне прося ее вывести французские войска из Шотландии, а когда Мария Стюарт 27 февраля встретилась с Трокмортоном, то попросила уверить Елизавету в том, что она, Мария, ее кузина, будет ей лучшей соседкой, чем мятежники. Утверждение звучит как уловка Гизов. Гизы знали, что их сестра проигнорирует письмо, таким образом позволив Марии Стюарт уверить Елизавету в своей дружбе. Ни Елизавета, ни Сесил не поверили бы столь явному обману, но им должно было польстить то, что Гизам пришлось на него пойти.

Так или иначе, Елизавете было не до тонкостей: в марте она потребовала, чтобы Мария «навсегда прекратила» использовать английский герб, и приказала ко 2 апреля вывести французские войска из Шотландии. Елизавета также призвала всех шотландцев признать Марию своей правительницей; все государственные должности следовало оставить в том виде, «в каком они существовали обычно в Шотландии», а все епископства и церковные владения передать прирожденным шотландцам. Другими словами, Елизавета требовала устранения всех чиновников-французов.