Джеда Фабио
Шрифт:
— Выпей это.
— Что это?
— Открой рот. Теперь глотай.
— Что это?
— Лежи, лежи. Отдыхай. Рахат баш.
Ну ясное дело, перевозчики не могли отвезти меня в больницу или к врачу. И это самая большая проблема беженца: ты нелегал даже в вопросе здоровья. Они мне давали лекарства, которые знали, которые были в доме, маленькие белые пастилки, их нужно было запивать водой. Понятия не имею, что это за снадобье, задавать вопросы в моем трижды бедственном положении больного, должника и афганца я не мог — как бы то ни было, в конце концов я выздоровел, ну и славно. Через неделю я уже почувствовал себя лучше.
Однажды утром наш перевозчик велел нам с Суфи собирать свои вещи, чем страшно рассмешил меня, поскольку собирать-то было нечего, и следовать за ним.
Мы отправились на вокзал Кермана.
Я впервые оказался днем на иранской улице и пришел к выводу, что мир куда менее разнообразен и загадочен, чем я себе представлял, живя в Наве.
Вокзал, как я помню, был длинным приземистым строением, с каменной лестницей, волнообразной аркадой и вывеской под кровлей, наполовину синей, наполовину прозрачной, на которой было написано желтыми буквами «Kerman Railway Station» и то же на фарси красным. Нас ждали два других перевозчика-белуджа, компаньоны нашего перевозчика, и маленькая группка афганцев, которых я видел накануне днем в том доме.
Мы зашли в вагон в разные двери. Поезд на Кум. Кум — большой город, между Исфаханом и Тегераном, святое место для мусульман-шиитов, потому что в нем находится могила Фатимы Масумы. Теперь я был на земле шиитов. И даже если меня это особо не заботило, я все равно чувствовал себя как дома, или, по крайней мере, надеялся, что это так, что я там, где ко мне будут хорошо относиться, а это в конце концов одно и то же.
Я пребывал в эйфории.
Я был здоров.
Я чувствовал себя сильным.
Кроме того, был чудесный солнечный день, и мы оба, Суфи и я, находились в Иране.
— Ты говоришь, что ты чувствовал себя великолепно, Энайат. Во время лихорадки ты еще и вытянулся. Говорят, дети растут, когда у них жар, представляешь?
— Да, я знаю.
— Какой у тебя рост сейчас?
— Где-то метр семьдесят пять, полагаю.
— А когда ты был в Иране?
— Как у обычно ребенка одиннадцати-двенадцати лет. Не знаю, какой там у них рост.
— Сколько времени прошло со дня твоего отъезда до того момента?
— Ты имеешь в виду с тех пор, как я покинул Наву?
— Да.
— Полтора года. Да, примерно полтора года.
— А мы решили, что ты отправился в путь в десять лет.
— Ну да, решили, что так, Фабио. Но это мы только предполагаем.
— Ну, разумеется, только предполагаем…
— Ага.
— А в какое время года ты приехал в Иран?
— Весной.
— Замечательно. Хотя бы со временем мы определились.
— Нет, Фабио. Невозможно ни с чем определиться наверняка.
— Со временем можно, Энайат. Оно идет с одинаковой скоростью во всем мире.
— Думаешь? Знаешь, Фабио, я бы не был в этом так уверен.
Наконец мы в Куме. Домчались туда на поезде высочайшего класса через Иран. Иран, который на первый взгляд из окна поезда, издали, показался мне более зеленым, чем Пакистан и чем Афганистан. Это было чудесное путешествие, мы расположились очень удобно вместе с десятками пассажиров — местных жителей: аромат туалетной воды, вагон-ресторан и чистые мягкие сиденья, чтобы поспать.
Наш перевозчик и его компаньоны заняли места в трех или четырех рядах от нас с Суфи и от других афганцев, чтобы в случае чего предотвратить любой инцидент с пассажирами. На вокзале Кермана, еще до того, как закрылись двери вагона, они нам сказали:
— Что бы ни случилось, мы не знакомы. Ясно? Вы никогда, ни при каких обстоятельствах не должны говорить, что вы с нами. Если зайдут полицейские и после проверки прикажут вам следовать за ними, вы должны слушаться. Если вас отвезут на границу, сохраняйте спокойствие, мы приедем и заберем вас. Поняли?
Мы сказали «да» и кивнули. Они посмотрели на нас и спросили еще раз, поняли ли мы, и мы опять хором повторили «да». Чтобы быть совершенно уверенными, они нас спросили и в третий раз.
Думаю, они немного нервничали, впрочем, мне, наверно, показалось. Как бы то ни было, когда зашел контролер, они сразу заговорили с ним и стали показывать бумаги: видимо, все же дали ему денег.
В Куме мы вышли. Для некоторых путешествие там и заканчивалось: перевозчики позвонили каким-то людям, чтобы те пришли забрать афганцев. А Суфи, я и еще несколько человек сели на рейсовый автобус, курсирующий по маршруту Кум — Исфахан. Судя по всему, наш перевозчик и водитель были знакомы, потому что когда они встретились, то пошли навстречу друг другу и расцеловались.
На середине дороги автобус неожиданно затормозил. Суфи сжал мне руку:
— Мне плохо.
— А что случилось?
— Я выглянул за занавеску, которую мы задернули от солнца. Овцы, — сказал он.
— Что?!
— Там овцы. Мы остановились из-за стада овец.
Суфи рухнул на сиденье, зажав уши руками.
Через час мы добрались до Исфахана.
Первое: я везу вас туда, куда хочу.
Второе: вы работаете там, где я хочу.
Третье: четыре месяца вашу зарплату забираю я.
Таковы условия договора. Вот почему до этой минуты все шло как по маслу: обо мне заботились, когда я болел, поезд был комфортабельным, автобус остановился не на полицейском (иранском) блок-посте, а всего лишь из-за перегородившего дорогу стада овец (иранских). Правда, теперь предстояло понять, где мы с Суфи проведем ближайшие четыре — минимум — месяца нашей жизни и какую работу будем выполнять. Поэтому путешествие от автобусной станции Исфахана до нашего предназначения — «предназначение» и «место назначения» ведь очень похожие выражения? — показалось мне, клянусь, самым длинным и опасным среди всех переездов на поездах и автобусах, предшествовавших неизвестности.