Сар Аб — это большая площадь, где рядом со своими владельцами покорно стоят десятки машин и фургонов, изъеденных ржавчиной. Багажники открыты, все продают свой товар. Мы покружили немного, выбирая что купить, подыскивая оптовиков, у которых цены получше и товар поинтереснее. Оста саиб отчаянно торговался. За каждую пачку. Он был прирожденным коммерсантом. Купил фасованных булочек, жевательной резинки, носков и зажигалок. Мы сложили все в картонную коробку, перетянув бечевкой так, чтобы было удобно нести, и вернулись обратно. Оста саиб дал мне несколько наставлений. Рассказал, с кем я должен и не должен разговаривать, где я могу торговать, а где не стоит, что мне делать, если встречу полицейских, и так далее. Среди всех наставлений самым важным было такое: не дай украсть товар.

Мы попрощались, и оста саиб пожелал мне удачи, воздев руку к небу. Я подумал, что либо где-то там существуют запасы удачи на разные случаи жизни, либо эта та же удача, которой мне пожелал старый друг отца при расставании в Кандагаре. Я резко развернулся и побежал на улицу, надеясь, что, если я буду бежать достаточно быстро, эта удача достанется кому-нибудь еще, а мне было бы лучше обойтись и вовсе без нее.

Поскольку уже наступила послеполуденная перемена, я, чтобы не изменять своей привычке, сделал крюк и прошел мимо школы. Мне хотелось услышать звук мяча, отскакивающего от стены, и голоса детей, бегающих друг за другом по школьному двору. Я забрался на ограду. Когда учителя загнали детей обратно в классы, я направился в сторону базара, стараясь держаться поближе к домам, чтобы защититься хотя бы с одной стороны; от страха, что у меня могут что-нибудь украсть, я крепко сжимал в руках картонную коробку.

Базар, на который оста саиб велел мне идти, назывался Лиакат и располагался в центре города.

Главная улица Лиакат-базара — Шар-Лиакат, и цвет этой улицы — это мешанина из множества рекламных щитов, наползающих один на другой, — зеленых, красных, белых, желтых, желтых с надписью «Call Point Рсо» и нарисованным телефоном, синих с надписью «Rizwan Jewellers» и прочих; под надписями на английском стоят надписи на арабском, а под надписями на арабском клубится пыль, в которой преломляются лучи солнца и бурлит людской муравейник: велосипеды, машины, голоса, звонки, дым, запахи.

Первый день был просто ужасным, едва ли не хуже первого дня работы в самавате Кгази. Вычеркнуть бы его из жизни, вообразить, будто его и не было никогда, этого дня. Надо бы мне бежать еще быстрее, чтобы фортуна меня не догнала.

Настал вечер, а я так ничего и не продал. В общем, или у меня не было способностей к коммерции, или никого не интересовал мой товар, или все уже были сыты по горло носками, платками и булочками, или для того, чтобы сбывать товар, следовало знать некоторые тонкости, о коих я не имел ни малейшего представления. В какой-то момент я, отчаявшись, оперся на фонарный столб и стал смотреть, что показывают по телевизору, выставленному в витрине магазина электротоваров. Увлекшись уж не помню какой телепередачей — выпуском новостей, сериалом, документальным фильмом про животных, — я не замечал ничего вокруг, клянусь, только заметил руку, скользнувшую в картонную коробку и схватившую пачку жевательной резинки.

Я обернулся. Группа из шести-семи мальчишек-пуштунов — да, они разговаривали на пушту, но, вероятнее всего, были белуджами — остановилась посреди дороги. Они смотрели на меня и смеялись. Один из них, мне показалось, главный, играл с пачкой жвачки — моей пачкой жвачки, — удерживая ее вертикально на тыльной стороне ладони.

Мы начали ругаться — я на своем языке, они на своем.

— Жвачки так захотелось! — заявил главный.

— Верни! — потребовал я.

— Подойди и забери! — Он поманил меня рукой.

Забрать, но как? Они были старше меня, к тому же их было много. Выглядели они как настоящие разбойники, таким нельзя доверять. Готов побиться об заклад: если бы я бросился на главного, они бы мне в ту же минуту все кости переломали, а весь мой товар оказался бы у них в коробках. Как бы я объяснил оста саибу, что у меня все украли в первый же день? Короче, не из страха, нет, скорее наоборот — потому что я из тех, кто думает в первую очередь о важных вещах, — я решил, что лучше потерять пачку жевательной резинки, чем зубы и все остальное, и уже собрался уходить.

— Отдай!

— Верни ему жвачку!

Рядом со мной внезапно, ниоткуда, материализовались несколько хазарейских мальчишек. Сначала один, потом второй, третий — казалось, конца им не будет, — некоторые еще младше меня. Они спускались с крыш, выныривали из переулков. Через пару минут нас стало больше, чем их. Поняв, что дело пахнет керосином, некоторые белуджи пустились наутек. Главный остался с двумя верными товарищами — один слева, другой справа, но на шаг позади; они явно нас боялись. Я почувствовал себя снежным барсом. С этим небольшим войском за спиной я приблизился к главному белуджу, чтобы забрать пачку жевательной резинки, но он вдруг бросился наутек. По крайней мере, попытался. Я его схватил. Мы повалились на землю вместе с товаром и всем остальным. Я ощущал его мускулы под тканью пирхана, два раза он меня ударил. В неразберихе мне удалось выхватить из его коробки пару носков, потом я получил удар ногой под дых, и у меня перехватило дыхание. Он подобрал коробку и кинулся наутек. Унося с собой жевательную резинку. Но у меня остались носки, которые стоили дороже.

Один из мальчиков-хазара помог мне встать.

— Я бы не отказался от вашей помощи, — сказал я, — могли бы вмешаться.

— Да, но в следующий раз было бы хуже. А так ты хотя бы показал, что можешь защищаться сам.

— Правда?

— Правда.

Я пожал ему руку:

— В любом случае спасибо. Меня зовут Энайатолла.

— Суфи.

Я подружился с хазарейскими мальчишками, с одним особенно крепко — с Джомой по прозвищу Суфи, потому что он всегда держался в стороне, спокойный и молчаливый как монах, хотя порой создавал проблем куда больше, чем остальные.