Зато после случая с лысым компаньоны приободрились.

– Вот, — назидательно сказал Д.Э., - вот. Сто раз я говорил: надо делать то, что любишь. Лысый ничего не любит, поэтому для него ничего не имеет смысла. Бородатый плавучий саркофаг.

Они с компаньоном, как обычно, во время собачьей вахты, стояли на носу, у брашпиля.

– А стихи? — фыркнул М.Р. — Вот дает! Пишут не для славы, не для денег — хотя, конечно, то и другое было бы здорово. Вот я… вот мы, например, пишем, чтобы не повесить нос. По зову сердца и для дела. Что ты ржешь-то?

– По зову сердца! — честно ответил Д.Э., продолжая смеяться.

Компаньон надулся.

– Ох, сэр, — Джейк вытер глаза рукавом. — Клянусь вам: ваши стихи — самые гениальные стихи, что я читал за всю свою жизнь.

– Идите вы! — пробурчал М.Р.

– Ну, вот вы неправы, неправы, — Д.Э. хотел похлопать поэта по тощему плечу, поднял руку и, сморщившись от боли, передумал. — Они правда гениальные.

Он осторожно оперся спиной о медный поручень и принялся рассуждать.

– Во-первых, они действительно помогают не вешать нос, а это самое важное.

М.Р. немножко подождал.

– А во-вторых? — спросил он. Компаньон запнулся.

– А тебе мало, что ли?

Он подумал еще и продолжил:

– И знаешь, что. Могу поклясться, стихи этого лысого наверняка о том, как плох сей мир и как лысый, бедолага, в нем мучается. Я из-за таких, как он, и стихи не люблю.

М.Р. взглянул на компаньона из-под бровей.

– Кстати, — Джейк поднял палец, — это и есть «во-вторых». Я вообще до тебя считал, что все стихи — ерунда. А теперь — вот, аж сам пишу.

– Не подлизывайтесь, сэр, не подлизывайтесь.

– Что это я подлизываюсь? — возмутился Джейк. — Ты вон попробуй кого-нибудь развеселить, когда в жизни такая жопа! А твоими стихами получается. Ну, я неправ?

Дюк немножко порозовел. Но все равно молчал.

– Ну хорошо, — сказал Джейк. — Пусть не гениальные. Но выдающимися-то ты должен их признать?

– Когда ты сам пишешь точно такое же?

– Да ну, — фыркнул Д.Э. — Пишу, как попугай, на тебя глядя.

– Чтобы было не то, что выдающееся, а хотя бы просто хорошее, нужно, чтобы хвалила публика, — мрачно заметил поэт.

– Ну вот же, я и хвалю.

– Так ты-то не публика! — воскликнул М.Р.

– Так писал-то ты мне, — резонно заметил Д.Э. — Я и есть публика. Но, вообще говоря, к вашим услугам весь экипаж. Эксперимент, сэр?

– Издеваешься? Это же бисер перед свиньями!

– Хорошие стихи, — опять возразил этот засранец, — и свинья поймет.

М.Р. смутился окончательно.

– Нескромно ведь, — пробормотал он.

– Тогда, — жестоко сказал Д.Э.
– ты умрешь. Ты умрешь, а все скажут: такой, дескать, он скромный был! И все, больше ничего не скажут. Потому что о стихах твоих и знать никто не будет. Нравится?

М.Р. ничего не ответил компаньону, но вернувшись в каюту к Чаттеру, прокашлялся.

«Ой, — подумал он неожиданно, — а как же я скажу-то? Послушайте мои стихи, что ли? Или еще хуже: я написал стихи? Может быть: «Не хотите ли послушать стихи, мистер Чат-тер? Ага, мистер Чаттер аж извелся весь, как хочет. Да ну его в каракатицу, этого Чаттера! Я по лысине вижу: ни черта он не поймет». Лысину стюарда юнга, конечно, видеть не мог: Чат-тер спал на верхней полке. Но зато каютный видел ее каждый день, и это была самая скептическая лысина из всех, что он видел за свою жизнь. Дюк представил, как читает свои лиме-рики, представил лицо стюарда и ужаснулся. «Бисер, — подумал он, засыпая, — перед свиньями. Хрю-хрю, мистер Чаттер, спокойной ночи».

Однако утром все предстало в другом свете. То ли подействовал кофе — хоть со вкусом бочки, но горячий и почти сладкий, то ли погода хорошая, то ли неловко было признаться компаньону, что опять струсил, а только каютный набрался храбрости и начал читать про примадоннну из театра придворного.

Лицо стюарда из скептического сделалось тоскливым. Дюк улыбнулся, давая понять, что неожиданное выступление было всего лишь данью обычой вежливости, и поскорее занялся гороховой кашей, которая была на завтрак. Миста Ноулз при этом выглядел подозрительно. И точно. Внимательно осмотрев содержимое своей тарелки, словно ища там червячка (надо сказать, не без шансов) он снисходительно произнес:

– Милок, девки из театра, будь он хоть самый завалящий и находись хоть на Аляске, гальюны не чистят.

– Не чистят? — зачем-то переспросил Дюк.

– Зуб даю, не чистят! — заверил третий помощник. — У них прислуга на то есть. Эх ты, арлингтонская сосиска!

Стюард Чаттер молча пил кофе.

С компаньоном М.Р. не разговаривал после этого минут двадцать, не меньше. И лучше бы и дальше не разговаривал, потому что стоило ему открыть рот, как он похоронным тоном пообещал:

1) больше никогда не слушать советов относительно