Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932
вернуться

Чёрный Саша
Шрифт:
IV
В загороженной берлоге Греем мясо на песке: Бедра, спины, груди, ноги — Всё в одном сплошном куске. Волосатые Адамы Вяло шлепают девиц. Раскоряченные дамы С балыками вместо лиц… У воды орет фотограф: «Эй, сниматься! Поскорей…» О Колумб, шатун-географ, Ты не видел дикарей!.. Девы, выпятивши груди, Загораживают дам. Луч блаженства в общей груде Так и реет по рядам… А в волнах, вздев дам на плечи, Рой самцов выводит па… Наслаждайся, человече: Это — голая толпа.
V
За обедом скифский боров, В пиджачке `a lа Кок'o, Всласть разводит сеть узоров, Лая звонко и легко: «Я — инструктор пчеловодства. Сотни курсов! Пчелы — вот! Всю Европу от банкротства Лишь советский мед спасет…» Врал и жрал — свиная челюсть Хлопотала над жарким. Стол решил: «Ах, мед, вот прелесть!..» Я, томясь, следил за ним. Вот он весь, с нутром и кожей, Из замученной страны: Мутноглазый, пухлорожий, Черт с душою сатаны… Фрау Флакс, отставив палец, Вдруг ко мне склонила рот: «Вы ведь русский?» — Португалец. Что сказать ей?.. Не поймет.
VI
Лунный щит молчит над пляжем. Зыбь в серебряной пыли. Море матовым миражем Оградилось от земли. В вилле лупят на рояле Разухабистый фокстрот. Бегемот в испанской шали Семенит в курзальный грот… Львы в штанах с чеканной складкой Жмут грудастых белых фей… На веранде, в позе сладкой Голосит тенор — Орфей. Рвутся вскрики флиртоблуда, Тишину воды дробя… О любовь, земное чудо, Приспособили тебя! К черту!.. Точка… Завтра рано Влажный парус рыбака В зыбь рассветного тумана Окунет мои бока. <1921> Albeck

Над всем *

Сквозь зеленые буки желтеют чужие поля. Черепицей немецкой покрыты высокие кровли. Рыбаки собирают у берега сети для ловли. В чаще моря застыл белокрылый хребет корабля. Если тихо смотреть из травы, — ничего не случилось, Ничего не случилось в далекой, несчастной земле… Отчего же высокое солнце туманом затмилось, И холодные пальцы дрожат на поникшем челе?..
Лента школьников вышла из рощи к дороге лесной, Сквозь кусты, словно серны, сквозят загорелые ноги, Свист и песни, дробясь откликаются радостно в логе, Лягушонок уходит в канаву припрыжкой смешной. Если уши закрыть и не слушать чужие слова, И поверить на миг, что за ельником русские дети — Как угрюмо потом, колыхаясь, бормочет трава, И зеленые ветви свисают, как черные плети… Мысль, не веря, взлетает над каждым знакомым селом, И кружит вдоль дорог и звенит над родными песками… Чингисхан, содрогаясь, закрыл бы ланиты руками! Словно саван белеет газета под темным стволом. Если чащей к обрыву уйти, — ничего не случилось… Море спит — переливы лучей на сквозном корабле. Может быть, наше черное горе нам только приснилось? Даль молчит. Облака в голубеющей мгле… <1923> Klpinsee

«Грубый грохот северного моря…» *

Грубый грохот северного моря. Грязным дымом стынут облака. Черный лес, крутой обрыв узоря, Окаймил пустынный борт песка. Скучный плеск, пронизанный шипеньем, Монотонно точит тишину. Разбивая пенный вал на звенья, Насыпь душит мутную волну… На рыбачьем стареньком сарае Камышинка жалобно пищит, И купальня дальняя на сваях Австралийской хижиной торчит. Но сквозь муть маяк вдруг брызнул светом, Словно глаз из-под свинцовых век: Над отчаяньем, над бездной в мире этом Бодрствует бессонный человек. 1922 Klpinsee

«Лесов тенистые покровы…» *

Лесов тенистые покровы Взбегают вверх до облаков. Шоссе бежит среди холмов. В возах — вальяжные коровы. Внизу снопы косматой ржи, По пашне гуси ходят чинно, И с резвым криком вдоль межи Бегут две девочки с корзиной. Картошка радостно цветет, Ботва темнеет полосами. Играет ветер волосами, Пчела танцует над усами И телеграфный столб поет.
Ах, если б сжечь все корабли, Забыть проклятый день вчерашний, Добыть кусок зеленой пашни И взрезать плугом грудь земли! Пусть там в безумных городах Друг другу головы срывают И горы лжи нагромождают — Здесь мир в полях, в лесах, в садах… В извечных медленных трудах. Струится жизнь сквозь дым столетий, И люди чисты — словно дети. <1923>