Шрифт:
Кто-то скажет: пустое это — пережевывать историю двадцатипятилетней давности. Да лишь сам человек знает — что пустое, а что нет! Может, если бы он тогда сломал себя, пригрозил бы патлатому расправой или даже разобрался бы с ним по-мужски, то вся жизнь сложилась бы иначе. И было бы уважение к себе, и уверенность, и Вероника не бросила бы. А так — он все тот же мальчишка, пугающийся шагов на лестнице.
Что до матери, то она тоже со стыдом жила. Но стыдом не за трусость, а за дурость. Когда Мартена упустила, осознала — синичка в руках ничего себе была. А худосочный журавль, может, давно свои дни в духовке скуковал. Спустя годы судьба снова свела Альберто с Мартеном, и Мартен естественным образом поинтересовался — как там мать. Но Альберто был проинструктирован, ему следовало воскликнуть, что «отец-то — представляете! — появился, да, помнил свою Флорентину, но дожидался, пока дети подрастут, не мог семью порушить». И Альберто воскликнул.
Теперь он всем врал. Мартенам врал, что мать живет в Италии, и он туда ездит белые трюфели трескать; матери врал, что он все еще с Вероникой. Она сказала: «Для меня важно, чтобы у вас сложилось: значит, не зря я Жиля оттолкнула. Как бы ради твоего будущего». Узнает мать правду — расстроится… а какой-нибудь Корто-шморто заявит, что это «пустое». Просто у самого внутри ни сквознячка, сплошное мертвое царство.
100
— Воробушек мне притчи рассказывал. — Марина кидает куртку на вешалку.
Обида истаяла. По дороге к Альберто вышла на Восточном вокзале: прогуляться по переулкам, с городом пошушукаться. Возле площади Бастилии вынырнула из пустынной улочки и налетела на яркое, красное, со швейцаром в черном с золотом у входа, с вывеской золотистыми буквами: “BOFINGER”. За стеклом — свет, мебель красного дерева, лестница со сверкающими перилами, кожаные диваны, а вдоль них — столы с белоснежными скатертями, и на каждой тарелке — пока без хозяина — замысловатое сооружение, крахмальная салфетка. Сто лет назад в эти двери заходили люди, и через сотню лет будут заходить… В Европе ничего не меняется, в этом ее прелесть. Было бы здорово пойти сюда. Ну, когда-нибудь…
— Воробей вещал?
Денис никогда не спрашивал — о чем, как если бы боялся, что спровоцирует собеседника на нудный рассказ.
— Будешь слушать притчу про Свинью и Бабочку?
— Про тебя и меня?
Как будто и не ссорились. Марина встала руки в боки, замахала локтями:
— Улета-аю!
Игра такая у них: увидев в телевизоре несимпатичное животное — макаку там или кабана, наперегонки выкрикивать: «А сколько тебе за съемки заплатили?» или: «Ты ничего так выглядишь!»
— Вы с Воробьем, похоже, поточили.
«Поточить» — значит «поесть», пошло от Шурика Макарова. Такая червячья лексика.
— Да мы только чаю.
Будто не знает Корто, что без приглашения тут кормить не принято.
— В общем, у китайцев есть такой персонаж — Мудрая Свинья. И все к ней идут за советом.
— Я макароны сварил, имей в виду.
На дне кастрюли — сиротливая пригоршня рожков.
— Не дождался… Мог бы позвонить.
— Раз не подаешь признаков жизни, значит, занята. И самые жирные рожки мне достанутся.
То ли радоваться, что дает свободу, то ли обвинять в безразличии.
— Ну вот… однажды к Мудрой Свинье прибежал сын пастуха в слезах. И хнычет: «Я убил ба-а-абочку-у…»
— Ах ты свинья! — воскликнула Свинья…
Корто необходимо что-нибудь такое ввернуть.
— «…Мама говорит, что отнять жизнь — большой грех». Свинья ответила: «Грех — если убиваешь с умыслом. Птицы склевывают тысячи бабочек каждый день, и тысячи гибнут от непогоды, но никто по ним не плачет». Корто, ты слу— шаешь?
— Угу.
— Мальчик прошептал: «Но я будто слышу голос, который обвиняет меня». Свинья почесала копытом брюхо: «А ты скажи ему, что он неправ». Мальчик убежал довольный. Свинья проворчала: «Умеют же люди себе трудности создавать… — Подумала и добавила: — А бабочку все-таки жаль. Она ведь была чьим-то другом…»
— Это про тебя, — хмыкнул Денис. — Из мухи — слона.
Ничего он не понял. Что-то представляется тебе ничтожным, как смерть бабочки? А ты посмотри на это изнутри, как если бы был ее другом, и казавшееся пустым переполнит тебя горечью.
101
Когда рассказывала про то, что сотворили сокурсники с рекламой духов, Воробушек вспомнил некую Теорию Четырех Стихий. Идея такова, что стихии — Воздух, Вода, Земля, Огонь — отражают периоды в жизни человека. И эти периоды могут повторяться и длиться, сменять друг друга, как волны, как воздушные потоки, как языки пламени…
— Вот, например, период Земли, называемый TERRA. Это время стабильности, относительного спокойствия. У парня, который в стиле Хокусая море нарисовал…