Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2
вернуться

Гейнцельман Анатолий Соломонович
Шрифт:

9 февраля Феодосия

ОЧИЩЕНИЯ!

 Как глаза у блядующей девки,  Изрубцован полозьями, мутен  Ледяной камилавок у Невки,  Но тебе он, Григорий Распутин,  Золотая, атласная саржа!  Ты – символ отвратительной язвы,  Горностаем покрытой, – и баржа  Выгребная гордилась бы разве  Катафалком тебе и клоаке,  Для которой пророком Астарты  И блядующим фетишем мрака  Справедливости жалкие карты  Ты, ханжа и преступник и шулер,  Передергивал в годы проклятья!  А! святая возмездия пуля,  А! поэта священная братья!  Не впервые мы терпим шпицрутен,  Не впервые нас гонят сквозь строй,  Но чтоб символом был нам Распутин,  Нет, палач, лучше в землю зарой!  Пусть никто не виновен в обмане,  Пусть виновных не знает мудрец,  Но в невинном разбойничьем стане  Мы, казненные духом, Отец, Очищенья, очищенья в Ханаане Ожидаем за великое страданье В искупителей священном Иордане! Мы боролись до последнего дыханья, – Ниспошли же нам предтечу Иоанна, Пусть крещением залечит наши раны, Пусть врачует преисподние изъяны, Пусть поставит серафимов для охраны. Очищенья! Очищенья в Ханаане, Заслуженного за долгое страданье! Мы явленья ожидаем у Иордана Долгожданного Мессии. Осианна!

9 февраля Феодосия

СМЕРТИ

Ну, полно угрожать, Старуха, Окровавленною косой, Нирваны адской повитуха, Я уж не заинька косой! Прибавится лишь жалкий колос В твоем чудовищном снопу, Но вечности нетленный голос Не увязать тебе в снопу. Ине один на смертном ложе Возляжет солнца аколит: С ним рядом на него похожий Любви прострется аколит, Денницы сын, душисто-алый, Цветами избранный царем, И заглушишь ли ты кимвалы Над умирающим царем. Веди же рать туберкулеза В мою расшатанную грудь, Неувядающая Роза Покроет стынущую грудь. Счастлив, счастлив я, знай, я в счастьи, Меня не режет адамант, И потому я в черной пасти Не растворюсь, как адамант. Счастлив, счастлив я на отходе, Я царское дитя люблю, Свободнее во всей природе Не сыщешь бега кораблю! И потому иди же, сводня, С бессмертной Розой серафим Из-под косы взлетит сегодня, Шестокрылатый Серафим!

10 февраля Феодосия

ТОРЖЕСТВО ФЕБА

За горами Мегера-Зима прикорнула, Знать и ей соглядатаем быть надоест, И не целится в грудь из студеного дула Почему-то озлобленный вечно норд-ест! Бирюзовою мантией венчанно небо, А у моря хитон – голубая яшма, У коней же, подкованных золотом Феба, На попоне пурпуровой пряжи кайма. Как влюбленная девушка нежен возница, Повелитель небес неустанных коней, И цветы золотые летят с колесницы На усталую грудь и на жемчуг морей. И ликуешь невольно, как будто бы жизни Не испита унылая чаша до дна, И покажешься сам себе радостным крыжнем Или чайкой, что где-то далеко видна! И поверишь невольно, что дикие руны Ты неверно в свитке заповедном прочел И что скоро развеется ужас заструнный И вернутся мечты на отцовский престол!

10 февраля Феодосия

КОЛОКОЛЬЦЫ

Зазолотились колокольцев Звончатые в груди звонницы, Волшебно трельные подольцы: Пасхальные взвилися птицы… И откровенье Сердобольца В студеные сердец бойницы, Не пораженное позором, Ласкалося, – но каркал ворон Над плащаницами с укором…

12 февраля Феодосия

ГЕТЕРА И ПОЭТ 

I

Не будь ликующим тевтоном, Гетера-Жизнь, и осмотри Внимательнее по притонам Добычу: подлинно ль цари Сдались твоим грудям сурьмленным? Цари Мечты, а не тиран Тупоголовых, заярмленных Недокрамольничавших стран. И, если ты найдешь подобных, Хоть до мозга костей ликуй! Холопов же пустоутробных Страстями плотскими прикуй К давно заплеванному ложу! Как избранный тобой тевтон, Ты мира сброшенную кожу И колоссальный легион Безоборонных победишь! Родительницей только мышь По праву назовет тебя, Ушко лапчонкою свербя.

II

Мне любовь и большие страданья Прекратили глубинных корней Роковое всегда содроганье – И направили в царство теней. Говорят, я еще существую И, одетый в шутовский наряд, Посещаю гетеру больную И циничный ее маскарад, Но ответствен ли я за улитку, За жемчужинки домик пустой? Не бездушное ль тело за нитку Жизнь-Гетера тереблет рукой? Оттого, что когда-то по грязи В зипунишке худом и с кошевкой Отправлялось за пищей в лабазы И ругалось с базарной торговкой, Только горнее слово осталось, Беспредельности Девичьи Зори, Вдохновенья нетленная алость, Аллилуйное синее море!

12 февраля Феодосия

АНЕМОНЫ

Благовестителей бесплодных Крылящий шелестами крыл, Экстаза слов багрянородных, Марий смиренных Гавриил, Оставя голубой оазис, Пришел в Бастилию людей, Где, опираяся на базис Телесный, правил Асмодей. У окровавленного трона Алели хищные цветы, о только робко Анемоны Хранили образ чистоты: На белоснежной колыбели Они в метелях родились. И на безволненной свирели Небес серебряный нарцисс Им ангелов великий образ В Эдеме Божьем показал, – И совратительница кобра Поползла в подземельный зал, А Гавриил собрал малюток И, кудрем перевив букет, От Асмодея мерзких шуток Вскрылил в преображенный свет, Вскрылил к заоблачной вершине, Где, искупая дольний срам, Стоял в незыблемой пустыне Голубоглавый белый храм. И, блеском райским обливаясь, Уста беззвонные звонниц Разверз он: стаи задыхались Там меди звонкокрылых птиц. И с алтаря часовни древней Он сбросил беззастежных книг Сухую ересь, и Царевну Мечту избавил от вериг: Поэт ее в горах последний Пред тем, как броситься на дно, Приворожил, смертельно бледный, На голубое полотно. Затем коленопреклоненной Лик закрывающий сераф С хитона ткани позлащенной Снял белолепестный аграф, И тихо, тихо анемоны Ей улыбнулися тогда И к основанию короны Ее приникли навсегда. И купола тогда раскрылись, И белоснежная чета В лазури вечной зазыбилась: Архангел Божий и Мечта!

13 февраля Феодосия

ПЛАЩАНИЦА

Ты одна за моей плащаницей, Как Мадонна с Голгофы, пойдешь; И забрызгает грязь колесницу, И подол твой, и блески калош. Простынями больной потаскушки Всё увешает небо февраль; И лабазы, трактиры, избушки Площадными словами печаль Безысходную встретят малютки, Что рыдает за гробом навзрыд; И булыжник дорожный для шутки Ей в подошвы вопьет свой гранит. И не будет цветочков на крышке… И в наемной карете пастор И босяк в шутовском сюртучишке, С треуголкой и факелом, взор Ненадолго от черных шалевок Отвлекут, меж которыми спит, Как и в жизни смирен и неловок, Беспредельности жалкий пиит. И не станут звонить колокольни, И венков с эпитафией нет, И старушке протявкает школьник: То непризнанный, видно, поэт! Ты одна за моей плащаницей Поплетешься на тесный погост; Но не будь там подбитою птицей И скажи мне с улыбкою тост. И скажи мне: Как рада я, Толя, Как я рада теперь за тебя, Что твоя прекратилась неволя, Что ушел ты безумно любя. Ты расскажешь лазоревой маме, Что оставил сестрицу одну, И за мною она с васильками Голубыми отправит весну. И ты выйдешь мне к двери навстречу Лучезарным серафом Отца, Поцелуем тебе я отвечу, – И блаженству не будет конца!