Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы
вернуться

Ширман Григорий Яковлевич
Шрифт:

"В кругу последнем ада, где Виргилий..."

Б.

В кругу последнем ада, где Виргилий Почил, и Дант, покорный ученик, Испуганно к учителю приник, Блуждает дух певца, чей прах в могиле. Шумят рабы, от их певучей гили, Похожей не на песню, а на крик Вчерашних схимников, сейчас расстриг, Ушные раковины наши сгнили. Лишь тот, кто знал могучий бег миров, Был холодом прекрасен и суров, Он в мраке глаз хранил огонь агата, На дне качались тени всех времен, На черном дне, что мудростью богато. Он был поэт, который был умен.

"Мне снится невеселый Маринетти..."

Мне снится невеселый Маринетти, Дезинфицирующий грешных нас, Вздымающихся гордо на Парнас, Скучающих на розовой планете. Мы в скорбном сонме грешников столетий, Мы в сером ужасе пустынных глаз, Огонь чистилища в последний раз Нам языками розовыми светит. Но к вышине карабкаемся мы, К алмазному сверканью дикой тьмы, Где ледяные цепи олимпийца. Неодолимой жаждой миг томит, И жаждет снегом вечности упиться Бредущий в золоте пустынь семит.

"На глиняной земле, где тлен и ржа..."

На глиняной земле, где тлен и ржа, Бессмертие блуждает в человеке, Он к синей выси подымает веки, Зачерпывает вечности, дрожа. И глаз полнее нет, и нет ножа Острей, чем взор врага, врага навеки. Исав и Яков, сыновья Ревекки, Глядят друг в друга так у рубежа. Встает мятеж голодный и жестокий, Вина и крови пенятся потоки, Оглушены камены и молчат, Лишь вихрь надменный бродит средь их статуй, И стелется от звезд лиловый чад, И пламень над землей плывет хвостатый.

"Как птица в мире человек двуног..."

Как птица в мире человек двуног, Как птица певчая поэт не стаист, Как ледяной Сибири черный аист Он в девственной вселенной одинок. Планеты темные плетут венок, В восторге черном луч растет, ломаясь, И, пышный злак земли, полезный маис, Как пальма любит ветреный восток. Покорно пламя нам и средь поверий Людских про нас сказанье есть, что звери Внимают как листве дремучей нам, Нам, юношам, как старцам безбородым, Мы страшное вещаем племенам, Мы счастье черное несем народам.

"Вы, мглы и светы, брошенные щедро..."

Вы, мглы и светы, брошенные щедро, Бредущие по эллипсам орбит, Мой глаз крылатый вашей тьмой набит, И песнями я ваши рою недра. Я слышу шум торжественного кедра, То древняя вселенная шумит, И Пифагор встает из пирамид, И выглянул Платон из октаэдра. То ветер времени, то свищет он, И дерзко блещут разума кристаллы Морозами низвергнутых корон. И вновь плоска земля, и раб усталый Согнулся вновь под плетью небывалой, И в золотом гробу Тутанхамон.

"Я трауром не мог тебя обрамить..."

Я трауром не мог тебя обрамить, Холодный блеск улыбки восковой, Еще живет со мною пламень твой, Им светит оплывающая память. Я не хочу тоску переупрямить, Еще твой прах не шелестит травой. У нас зима, по голой мостовой Бежит сухая шелковая заметь. И не дано забвенье, боль дана, Людскую память гасит смерть одна, И профиль острый лепит смерть из воска. За то что в мире выцветает шелк, И сердце женщины легко и плоско, И счастлив тот, кто счастья не нашел.

"Опять, опять я чувствую строку..."

Опять, опять я чувствую строку, Змеи мороз пронзил мои колена, Не вырваться из розового плена, Петли студеной не рассечь клинку. Я радугами ум обволоку, Я шум планет услышу вожделенный, То жернова на мельнице вселенной Размалывают время на тоску. И прах звезды летит на наши длани, И в пламенном бреду ночных желаний Касаемся мы сладостного дна И вновь всплываем в горестную млечность, Где каждым атомом повторена Конечная пространства бесконечность.

"Будь, муза, плодородна как Деметра..."

Будь, муза, плодородна как Деметра, Не бойся золотых случайных встреч. Людская беспорядочная речь, Тебя я вытяну на дыбе метра. Чтоб золото для времени сберечь, Твои я взрою глиняные недра, Живые строки нагружу я щедро Крутою кровью позабытых сеч. За то, что терпким прахом лишь былого Таинственно живет земное слово И рвет его от свежих дней и лет. И если слава не вспоет поэта, То выкинет на желтый берег Лета Того, кто был язычник и поэт.