Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы
вернуться

Ширман Григорий Яковлевич
Шрифт:

"Давно, давно витийствует вода..."

Давно, давно витийствует вода, И берега безмолвствуют понуро, Утесов непонятная скульптура Мертво глядит в бегущие года. И пышно увядают города, И стрелы рассыпаются Ассура, И Рим гремит как лютня трубадура, Пока растет у камня борода. О, время, твой эфир горяч и дымчат, Туман миров кругом, но, верю, вымчат Когда-нибудь и нас ветры твои, Взнесемся мы за облачные кручи, И камни будут петь как соловьи, Как женщины, что слабостью могучи.

"Я каюсь, не читал я Калевалы..."

Я каюсь, не читал я Калевалы, Но жаждою познания горя, Узнал я кое-что из словаря Про этот финский эпос небывалый. Я вспомнил вас, могучие обвалы, Суровые потехи бытия, То время шелестит, и слышу я Былых веков умолкнувшие шквалы. То Сампо, что сковал Ильмаринен В ущельях голубеющих Похьолы, Упало в море глыбою тяжелой, И пена вьюг, белейшая из пен, Покрыла землю радугой веселой, Седым сияньем северных камен.

"На самом дне, где сумрачно томясь..."

На самом дне, где сумрачно томясь Колышутся холодные глубины, Воркует с кротостию голубиной Светящаяся рыба Стомиас. Над ней стихий не молкнет шум и пляс, Вселенские вращаются турбины, Она роняет бледные рубины В крутую тьму качающихся масс. Певец непревзойденный, не таков ли И ты, под ужасом небесной кровли Зазвездный зов услышавший миров Твоя строка от вечности промозгла, Суровый взор от кротости суров И смешан с тишиной твой гордый возглас.

"Моя душа в печальном кипарисе..."

Моя душа в печальном кипарисе. Но я могуч и весел как Нимврод, Я продолжаю знаменитый род, Что с гневом львиным и с улыбкой лисьей. Мои глаза тогда еще зажглися, У финских темно-бронзовых ворот Когда плясал и пьянствовал народ На празднестве весенних дионисий. Я был как олимпиец обнажен Средь матовых снегов и снежных жен, Меня венчали миртом зверолова. Священных птиц ловил я на лету, И знал я то единственное слово, Что кости облекало в красоту.

МУЗА

Средь бурой мглы, наполнившей альков, Ты розоватым засияла воском, Окаменела ты с холодным лоском Огромных перламутровых белков. Медлителен и тяжек шаг веков, А ты на полотне желтеешь плоском, Внимая временам и отголоскам Громово проходящих облаков. Твой свет безжалостный, твой сумрак хмурый Неумолимо стерегут лемуры, Начальник их пузатый Вельзевул. Ты неизменчива, одну и ту же Тебя я вижу в миг, когда разгул, И в час, когда затишье вечной стужи.

"Я мудрости спокойствия постиг..."

Я мудрости спокойствия постиг, Узнал я то, что просто и велико, Лучом непотухающего лика Мне очи опалил Архистатиг. Насытился я пылью старых книг, И слеп как Ариосто, Анжелика Моя не блещет словно майолика И радостно не гнется как тростник. Мой кабинет – столетий кладовая, Не раз от скуки щеки разрывая Хламиду я худую надевал. Я воспевал законы Хаммураби, В руке моей был бронзовый кимвал, Я заглушал им вой и ропот рабий.

"Пернатый ветр Европу сотворил..."

Пернатый ветр Европу сотворил С когтями львицы, с головой коровьей, Наполнил жилы красной вьюгой крови И душу вдунул, мощь орлиных крыл. И океан тяжелый отступил На север и на запад и суровей Завыл, тая в колеблемом покрове Подземного огня бессонный пыл. И острова легли кругом как дети Материка на ледяной планете У розовых надувшихся сосцов. И у прибрежий скалы стали тверже, Цедя звезду, стал неба край пунцов, В быка преобразился Громовержец.

"Ты, брага строф, хмелейшая из браг..."

Ты, брага строф, хмелейшая из браг, Еще душа тобой не оскудела, Я верю в то, что выше нет удела, Чем песней рассекать вселенский мрак. Я верю в то, что млечный путь овраг, В нем старый серый снег вселенной белой, И кажется луна мне каравеллой, Что грабит облаков архипелаг. И весело за то, что глаз раздвоен, Что равнодушный вечер мировой На день и ночь разрезал сумрак свой, И в зорях глина розовых промоин, И скучно оттого, что в поле вой Ветров, и лишь певец единый воин.