Именно в этот миг три имени — Авраам, Исаак, Иаков — подобны разящему клинку — оси пространств и поколений, вобравшей в себя мгновенно все продуманное и передуманное Моисеем, приведшее еще раньше к таящемуся в молчании души знанию, что в этом трехименном корне напряженно свернута вечность, которая переживет камни пирамид и славу империй.

«…Бог отца твоего»: имени не назвал. Не потому ли, что и сын лишь однажды, весьма сомневаясь, слышал его мимолетно от Яхмеса. Ведь все остальное произнесенное может быть эхом его же, Моисея, размышлений, столь долго распиравших душу в безмолвии пустыни, требующих выкричаться в голос.

Но ведь рта не открывал.

Все готов принять — только не безумие.

Странно восприятие длящихся этих мгновений со стороны: существуешь ты, Моисей, на кончике страха, как Исаак существовал на кончике ножа Авраама.

И одна-единственная лихорадочная мысль: как спастись.

Потому и голос доходит как сквозь вату:

«…Увидел страдания народа Моего».

«…Вопль сынов Израиля дошел до Меня».

«…Иду избавить его от рук египтян».

Разве нельзя просто повернуться и уйти, ведь ноги не приросли к земле, хотя ощущение такое, что летишь в пропасть и жив, пока летишь, или как проигрываешь партию в шахматы: обратного хода нет, хотя можно смешать все фигуры. А еще точнее: втягивает в водоворот, не осталось дыхания, еще немного, и воды зальют легкие.

Поражает, что он еще жив, и поверх всех его лихорадочных размышлений слова доходят галлюцинирующе ясно, хотя, отзвучав, исчезают. И ловит себя Моисей на том, что усиленно прислушивается, внезапно поняв, как смертельно опасно упустить даже один звук.

И выходит, на случайном движении воздуха, обернувшемся голосом, зиждется основа Мира.

Еще более потрясает, что голос не о времени, не о пространстве, не о Сотворении мира, но о чем-то очень человеческом, касающемся каждого сердца: о жестокости и милосердии.

Но уж совсем уму непостижимо требование вывести целый народ из рабства в этом мире деспотических империй и карликовых царьков-диктаторов, которые только и держатся все на жестоком унижении себе подобных, считая их говорящим скотом.

— … Я пошлю тебя к фараону; выведи из Египта народ Мой.

Только бы кончилось это наваждение, если оно вообще кончится, думает Моисей, но школярская привычка канючить берет верх:

— Кто я, чтобы мне идти к фараону и вывести из Египта сынов Израиля?

– Я буду с тобой.

В этот миг ощущает Моисей неведомую доселе тяжесть собственного существования, словно кто-то положил руку ему на плечо, оперся на него всем пространством и отныне, будьте уверены, направит, и невероятным чудом кажется Моисею безначальное время безделья и праздности, которые он проклинал лишь несколько часов назад.

Надо взять себя в руки, а то ведь речь совсем стала конвульсивной:

— Сынам Израиля скажу: «Бог отцов ваших послал меня к вам»… Они спросят: имя Его…

— Ты уже назвал имя. Еще никто никогда не произносил его, чтобы тут же не лишиться жизни.

Кто еще не насытился желанием испытать мою душу гибелью? — думает Моисей, надо успокоиться, в конце концов, своим поведением Он дает понять, что просто щадит меня, ибо жадность моего любопытства ставит под угрозу мое же существование: Он достаточно ясно намекает, что Его мое лицо, как форма преходящего праха, не интересует. Дать же мне увидеть свое лицо означает — принести мне смерть.

— Старейшины Израиля послушают голоса твоего, пойдете к фараону и скажете: Бог наш, еврейский, призвал нас в пустыню на три дня пути принести Ему жертву. Отпусти народ мой… Заупрямится фараон… Я руку простру…

— А если не послушают старейшины голоса моего?

— Брось посох!

Вот еще фокус: посох изогнулся и ожил змеем. Не стыдись седин своих, Моисей, беги, спасайся.

— Не дрожи! Возьми змея за хвост.

Опять змей обернулся посохом. Что за чудеса на уровне магов и чародеев! А может, в этом спасение? Если Сотворивший мир (подумать только? подумать только!) нисходит до уровня таких фокусов, можно еще попытаться вывернуться. И еще замечает Моисей, что в эти мгновения сильно продвинулся в знании языка евреев, не знак ли это спасения?

— Положи руку себе в пазуху!

Что это еще за фокус? Откуда только силы берутся все это выдержать: побелела рука от проказы.

— Верни руку в пазуху!

Обрела рука прежний цвет, ослабело сердце Моисея, присел, закрыл лицо руками.

— Даже для Меня загадка твои упрямство и недоверие.

Неужели Моисей не ослышался и даже взбодрился от этого: в Голосе ощутимы нотки усталости?

— Не послушают… Не поверят… Тогда вылей на сушу воду из реки, и сделается она кровью.