И в то же время на железнодорожной ветке, что проходит недалеко от дома, где живут Голиковы, введены «решитель ные» меры для охраны пассажиров: их запирают в вагонах на замок.

Как-то ехал Петр Исидорович в поезде. В вагоне душно, и он вышел на площадку. За ним вышло еще несколько пассажиров. Но тут служитель грозно потребовал:

— А ну, господа, немедля войдите в вагон!

— Так там же тесно и душно, — объяснил Петр Исидорович. — Мы уж лучше здесь постоим.

— А если вы упасть захотите? Мне, думаете, охота за вас отвечать?

Пассажиры весело хохотали: «Вот так забота! Может, человеку жить надоело, ан нет — живи, хоть под замком, а живи. Так велит железнодорожное начальство».

«Не туда только смотрят, куда надо, — думал Петр Исидорович, вспоминая грохочущую телегу с изувеченным рабочим. — Странные порядки у сормовского начальства и странные заботы о жизни рабочих!»

Редко веселится Сормово, не очень радостна жизнь у рабочих слободки. Но уж если веселится, то шумно и непосредственно. Особенно бурлит Сормово в троицу. Истошно ревут гармоники, в открытых окнах гремят на разные голоса граммофоны. У калиток стоят и поплевывают семечки празднично настроенные обыватели.

И тихий жаркий день, и убранные зеленью пароходики, и лодки, пестрые платья, звонкие голоса парней и девчат — как все это не похоже на обычные трудовые дни! Все шумит, все бурлит каким-то неестественным гулом.

Только опустевшие заводы с черными трубами молчат и точно кому-то угрожают…

Эти трубы Петру Исидоровичу часто напоминали пушки — грозные, величественные. Они словно говорили о тех недавних событиях, о которых часто шепотом вспоминали рабочие.

О смелых людях, которые 1 мая 1902 года шли с красным знаменем против полицейских и солдат. О грозном декабре 1905 года, когда Большую улицу, что проходит около церковно-приходского училища, пересекли баррикады, построенные сормовскими рабочими. Каменная стена, изрешеченная пулями и осколками снарядов, до сих пор сохранила следы неравного боя с полицией.

Эти грозные декабрьские дни хорошо памятны Петру Исидоровичу. Тогда в Курской губернии он распространял прокламации, призывающие свергнуть царя, и прятал их от глаз полиции в кроватке своего первенца Аркаши. В этой празднич ной толпе, бурлящей на улицах слободки, много тех, кто сражался на баррикадах и шел под красным знаменем, и они, сормовские рабочие, еще скажут свое грозное слово. Но когда?

У маленьких Голиковых свои заботы и свои радости.

Аркадий и Талочка немного скучали по тихому льговскому дому, по фруктовому саду и пасеке. Но и здесь, на новом мосте, много интересного.

Каждый день мимо дома с грохотом пробегали зеленые вагончики. Мерно стучали колеса, скрипели вагоны и протяжно гудел паровоз, оставляя за собой длинную серую бороду дыма. Прогудит поезд, прошумит и скроется в синем-пресинем лесу.

Аркаша уже знал, что все эти шумные поезда вместе с большими и маленькими пассажирами едут в дальние страны. Так говорила мама, и он очень завидовал людям, что ехали за синие леса, высокие горы, к далеким морям, которым нет ни конца ни края. А вот он с Талочкой так и оставался на старом месте, в заброшенном дворике с покосившимся забором, где никаких чудес не происходило, а росла гусиная трава да горькое растение полынь.

— Мама, — спрашивал Аркаша, — а скажи, почему они в дальние страны едут?

— А потому, что ищут хорошую жизнь.

Аркаша не знал, что такое хорошая жизнь и зачем она нужна людям, и снова спрашивал:

— Мам, а в дальних странах обезьяны живут?

— Обезьяны в жарких странах живут…

— А пальмы там есть?

— Есть…

— А бананы тоже есть?

— Там все есть, Аркаша.

Аркадий умоляюще смотрел на маму:

— Поедем в дальние страны! И папу возьмем и Талочку.

Наталья Аркадьевна улыбалась и гладила светлые волосы сына.

— Поедем. Только не сегодня и не завтра.

— А когда?

— Вот папу назначат, и поедем.

— Это как так назначат? — огорчался Аркаша. — Надо сейчас. Соберем чемоданы, кошку в корзинку посадим — и поехали!

Наталья Аркадьевна только качала головой и почему-то вздыхала.

«Значит, нельзя пока в дальние страны», — рассуждал Аркаша и снова взбирался на крышу сарая, откуда так хорошо были видны зеленые вагончики со счастливыми людьми, что едут в дальние страны.

Шли дни, недели, месяцы. Мама с папой пока никуда не собирались, а Талочке и Аркадию хотелось путешествовать. Так родилась игра в «дальние страны».

Собирались все стулья и табуретки в доме, составлялись в одну линию — получался поезд. Но какой поезд без паровоза? Табуретки еще кое-как сходили за вагоны, а ведь паровоз должен гудеть, свистеть, пыхтеть и выпускать пар. Эту обязанность Аркадий брал на себя. А Талочка — она маленькая, и, конечно, ей можно быть только пассажиром. Но дальше стен квартиры поезд двигаться не мог, и к тому же все время ездить на одном месте было не всегда интересно.