Москва встретила Аркадия непривычным гулом. После тихого и сонного Арзамаса новый город показался гигантским муравейником. По улицам сновали люди, трещали мотоциклы, тяжело пыхтели грузовики.

Пешеходы с угрюмыми лицами тащили по тающему снегу санки, нагруженные мешочками муки, кульками картошки, охапками наколотых дров.

Длинные очереди вытянулись у продовольственных лавок. Бойкие лотошники надрывно кричали:

— Есть «Ира»! Имеется «Ява»!

В старомодном дорогом пальто и кружевном чепчике старуха с интеллигентным лицом выкрикивала:

— Настоящий германский сахарин! Есть сахарин!

Еле поспевая за Ефимовым, с удивлением глядел Аркадий на высокие серые и белые каменные дома, из окон которых высовывались железные трубы печек-времянок. Витрины пустующих магазинов были заляпаны плакатами, афишами, приказами и объявлениями. Среди них выделялись яркие, броские плакаты «Окон РОСТА», в которых высмеивались спекулянты, дезертиры, саботажники и другие враги революции.

И тут же последние сообщения Российского телеграфного агентства:

Ниже телеграмм — сообщения, напечатанные на серой шершавой бумаге: «Хлеб будет отпускаться по купону хлебной карточки на четыре дня в следующем размере: для лиц 1 и 2 категории по два фунта, для 3 категории полтора фунта, 4 категории полфунта».

Тяжелые, тревожные дни переживала тогда Москва. Не было мяса, молока, масла. Не хватало хлеба. Поезда двигались к Москве с большими перебоями, систематически опаздывали.

Все же это была пусть холодная и голодная, но неунывающая Москва уходящего в историю 1918 года.

Ефимов поселился на Краснопрудной улице вместе с комиссаром Казанской железной дороги Иваном Кратом. Оба жили в одной небольшой комнате.

Аркадий удивлялся: оба они — и Ефимов и Крат — большие начальники, но комната, в которой они жили, была хо лодной, и согревались они изрядно поношенными шинелями. Почти через день Ефимов и Крат отправлялись на Сухаревку, чтобы купить из-под полы кусочек черствого хлеба и вязанку дров. Купленные дрова приходилось таскать Ефимову или Аркадию, потому что у Крата не было одной руки.

«А ведь в их распоряжении, — думал Аркадий, — сотни вагонов и складов с продовольствием и топливом! Вот это настоящие люди. Коммунисты!»

Как-то Ефимов долго засиделся в штабе обороны. В коридоре у телефона дежурил Аркадий. Было около полуночи, и Аркадий, уставший за день, задремал с книжкой в руках. Разбудил его резкий продолжительный звонок. Затем второй, третий.

Аркадий схватил трубку и как положено доложил:

— У аппарата адъютант командующего обороны Голиков!

Женский голос предупредил: «Сейчас с товарищем Ефимовым будет говорить товарищ Ленин».

— Товарищ командующий, — почти закричал Аркадий, — вас вызывает…

Но Ефимов уже был рядом.

В трубке послышался картавый голос:

— Товарищ Ефимов, здравствуйте, говорит Ленин.

От волнения Ефимов растерялся, даже не успел ответить на приветствие: ведь говорил сам Ленин!

Аркадий умоляюще взглянул на Ефимова, тот жестом разрешил. Аркадий прижался щекой к трубке. Ильич говорил громко, и было хорошо слышно, как он отчитывал начальника обороны.

А случилось вот что.

Ленину доложили, что на станции Лукояново происходят безобразия. Самозваный заградительный отряд отбирает хлеб у рабочих. У местной учительницы забрали последние три килограмма муки.

— Что же ваша охрана делает? — слышалось из трубки. — Немедленно примите меры к ликвидации этих безобразий и к утру доложите товарищу Склянскому об исполнении.

После небольшой паузы Ленин добавил: «А муку верните учительнице. Непременно верните!»

— Слушаю, Владимир Ильич, будет исполнено, — ответил Ефимов.

— …Виновных наказать, — продолжал Владимир Ильич, — надо навести такой порядок, чтобы впредь не было произвола, а то и вам попадет… Не пожалеем, товарищ Ефимов! — И вдруг, изменив тон: — Вы что же так поздно сидите? Ответственных дежурных надо иметь! А кипяченая вода у вас есть?

Ефимов вопросительно посмотрел на Аркадия, тот мотнул головой и показал рукой на стоящий в углу жестяной бачок.

— Есть, Владимир Ильич… Все будет исполнено, — по-прежнему волнуясь, ответил Ефимов.