Но сломленный непосильными для его неокрепшего организма тяжестями войны — он погиб.

Погиб, когда так недалеко светлое будущее, когда красное знамя уже реет над красной Сибирью.

Погиб, не дождавшись того, когда взовьется оно над вершинами Кавказа.

Под доносящийся гул народных восстаний, озаренный надвигающимся пламенем мировой революции, умирал на посту ее верный часовой».

Петю Цыбышева похоронили с большими почестями как героя. Над могилой гремел прощальный салют из винтовок.

Эта смерть потрясла Аркадия. Он вспомнил, как под Киевом, возле Боярки, в жестоком бою с петлюровцами умирал его друг курсант Яша Оксюз, и вспомнил всех тех, кого потерял.

Вспомнил, как вот на этом же кладбище хоронили командира кавалерийского полка товарища Захарова. И вспомнил разговор о жизни и смерти с Антипычем. Да, это было два года назад в январе восемнадцатого.

…Полк Захарова продвигался на Москву и остановился в Арзамасе на отдых. Сам товарищ Захаров разместился в одном из номеров гостиницы Саровского подворья. По соседству с ним в тот же день поселился бандит, подосланный врагами революции. На другой день рано утром он проник в комнату командира, убил его и скрылся.

Бесконечной вереницей стекались тогда к гробу рабочие, обнажив головы, суровые и молчаливые. А потом весь полк шел за гробом Захарова, военный оркестр играл траурный марш «Вы жертвою пали…»

Аркадий стоял в стороне, крепко закусив губу, и жгучая ненависть к врагу впервые закипала в его сердце.

Прощальный залп разорвал тишину кладбища, и сотни галок закружились над верхушками берез.

С кладбища Аркадий возвращался с Антипычем.

Шли молча. Антипыч сопел носом и остервенело тянул цигарку за цигаркой. И уже когда прошли добрых полпути, неожиданно заговорил:

— Жалко командира. Пять фронтов прошел человек, и ни одна пуля не брала, и вдруг — на тебе!..

— Жалко, — отозвался Аркадий. Он еле поспевал за другом.

— Понял теперь, как оно бывает?

Аркадий мотнул головой.

— Я, Антипыч, мстить буду за товарища Захарова и за всех, кого они убили… И хоть сегодня, хоть сейчас умру за революцию. И вот ни капельки, вот нисколечко не пожалею!..

Антипыч, насупив брови, сурово взглянул на Аркадия.

— Ну, будя! Умереть, парень, дело нехитрое. А ты живи, да живи с толком, чтоб от этого польза была революции, — Антипыч остановился и уже в который раз полез за кисетом. — А потом, рано ты о смерти заговорил. Жить-то все-таки лучше? А?

— Конечно, лучше, — согласился Аркадий.

— И давай, парень, жить долго-долго…

— Сто двадцать лет!

— Ну, это ты лишку хватил, — сказал Антипыч и в первый раз после похорон улыбнулся. — Где это видано, чтобы люди столько годов жили? Не бывает такого… Нет, не бывает.

— Уж будто бы и не бывает, — возразил Аркадий. — А вот в Спасском монастыре один человек захоронен по фамилии Пипин, так он 121 год прожил.

Антипыч снова остановился, чтобы прикурить потухшую цигарку. Выпустив струю дыма, он поднял палец, коричневый от махорки, и сказал:

— Вот уж удивил! А что с того, что он сто двадцать один год зря небо коптил? Молитвы, поди, день и ночь читал да хлеб задарма жрал. Вроде гнилушки он, твой монах: жизнь в нем светилась, а тепла людям ни на грош.

Антипыч крупно зашагал, разбрызгивая сапогами коричневую снежную кашицу — была оттепель.

Потом опять остановился. Посмотрел из-под насупившихся бровей и продолжал прерванный им самим же разговор:

— Запомни, парень, не в годах дело. Пусть не 121, пусть всего 21 или вот, как Захаров, — ему сороковой пошел. Ты с пользой проживи что тебе судьбой положено. А то сто двадцать, сто двадцать… Эка важность!

Как был прав Антипыч! Эти мудрые слова Аркадий не раз вспоминал на фронте.

Отпуск Аркадия подходил к концу: рана зажила, он только немного прихрамывал.

Прощаясь с арзамасскими друзьями, Аркадий написал стихи, в которых обращался к себе:

Он уезжает в Москву за новым назначением.

Перед отъездом Аркадий сбегал в фотографию Сажина и снялся в шинели и папахе. Сделать скоро не обещали: много заказов. Квитанцию он отдал Наталье Аркадьевне.