Шрифт:
— Я не была изнасилована, — заявила вдруг мать.
— Что-о?
— Ты не видел того, что происходило в спальне. — На глазах матери выступили слезы. — Ничего не было. У тебя нет доказательств.
— Доказательств? Какие доказательства тут нужны, мама? Едва ли вы говорили о фильмах с участием Хамфри Богарта. Причина, почему я в этом сомневаюсь, очень проста. Когда ты выскочила из спальни, ты была совершенно голой.
Мать заплакала громче. Я подал ей платок.
— А ведь мы тогда показали им, Том. Правда? — спросила она сквозь всхлипывания.
— Да, мама. Мы их сделали. Навечно отбили охоту соваться в чужие дома.
— Он делал со мной жуткие вещи, — призналась мать, давясь рыданиями.
— В последние мгновения жизни этот парень лежал под тигром и проверял, нет ли у Цезаря дурного запаха изо рта. Не знаю, как они собирались завершить тот день, но мы полностью изменили их планы. Думаю, в ту ночь у них из глазниц уже торчали корни кудзу.
— Смотри, сколько странностей, Том. Я ругала твоего отца за автозаправку. А ведь если бы он ее не купил, вы бы не поехали в цирк. Тогда не было бы и Цезаря. А ведь это тигр спас нас.
— Люк нашел бы какой-нибудь другой способ, — предположил я. — Ему всегда это удавалось.
— Не всегда, — заметила мать и замолчала.
Потом она размяла в пепельнице второй окурок и поинтересовалась:
— Когда я смогу навестить Саванну?
— Она не хочет видеть никого из нас. Саванна решает, стоит ли ей вообще поддерживать с нами отношения.
— Ты в курсе, что за три года она мне ни разу не написала и не позвонила?
— И мне тоже. И отцу. Дрянные вещи творятся в нашей семье, мама.
— Мы ничем не отличаемся от всех остальных семей на свете.
— Саванна так не думает. Она убеждена, что наша семья — самая отвратительная за всю историю человечества.
— Вряд ли можно считать Саванну беспристрастным арбитром. Как-никак, она сейчас в психиатрической клинике.
— А по-моему, это придает весомости ее аргументам, — возразил я. — И все-таки, мама, зачем ты приехала в Нью-Йорк?
— Я хочу, чтобы мои дети вновь полюбили меня, — дрогнувшим голосом ответила она.
Я ждал, пока мать успокоится. Она выглядела надломленной и глубоко уязвленной. Мне с трудом верилось, что я мог обожать эту женщину, которой теперь совершенно не доверял.
— Я не в состоянии исправить прошлое, — выдохнула мать. — Если бы могла, я бы с радостью изменила каждую минуту. Но это не в моей власти. Тем не менее не вижу причин, чтобы остаток жизни мы прожили врагами. Это невыносимо, когда собственные дети тебя ненавидят. Мне нужна твоя любовь, Том. Думаю, я этого заслуживаю.
— Я сердился на тебя, мама, злился, но никогда не переставал любить. Ты учила меня, что даже чудовища — и те люди. Прости, я пошутил.
— Неостроумно, — фыркнула мать.
— Мама, давай вновь станем друзьями. Я серьезно. Возможно, мне это надо даже больше, чем тебе. Да, тебя злит любая моя фраза. Я попробую не говорить тебе гадостей. Честное слово. С этого момента постараюсь вернуть себе статус послушного и прекрасного сына.
— Ты отобедаешь с нами сегодня? — вдруг предложила мать. — Для меня это очень важно.
— С нами? — повторил я. — О боже. Мама, ты просишь слишком много. Почему я не могу вновь проникнуться к тебе нежностью, но при этом сохранить свое неизменное презрение к твоему мужу? В Америке это сплошь и рядом. Я ведь ему пасынок. А обязанность пасынка — ненавидеть отчима. Это же классический литературный сюжет. Вспомни: Гамлет, Золушка и все такое.
— Том, пожалуйста, сделай мне одолжение. Я хочу, чтобы ты наладил отношения с моим мужем.
— Отлично, мама. Буду рад принять приглашение.
Мать встала, собираясь уйти.
— Я скучала по тебе, Том.
— Я тоже скучал по тебе, мама.
Мы обнялись; было трудно понять, кто из нас плакал сильнее, чувствуя на себе груз многих лет отчуждения.
— Не будь больше такой несносной задницей, — улыбнулся я матери.
— Я имею полное право быть несносной задницей. Я же твоя мать, — рассмеялась она сквозь слезы.
— Мам, сколько хороших лет мы потеряли.
— Мы их наверстаем. Я до сих пор не могу свыкнуться с потерей Люка. Знаю, это из-за него ты меня оттолкнул. Но я оплакиваю Люка каждый день.