— Деньги? — удивился я. — Об этом не беспокойтесь.

— Нет. Я настаиваю на профессиональной основе. Так какая у вас шкала гонораров?

— Шкала гонораров. Перестаньте шутить.

— Повторяю: я настаиваю на профессиональной основе. Сколько вы зарабатываете в час?

Доктор достала из сумочки записную книжку и тонкую перьевую ручку Dupont.

— А сколько вы зарабатываете в час? — спросил я.

Сьюзен оторвала взгляд от книжки.

— Едва ли здесь можно провести параллель.

— Параллель есть, доктор. Я не знаю, сколько зарабатывают в Нью-Йорке. Мне нужны цифры, от которых я буду отталкиваться.

— Я беру семьдесят пять долларов в час, — сообщила доктор Лоуэнстайн.

— Прекрасно, — улыбнулся я. — Значит, и я буду брать столько же.

— Нет, я не согласна платить вам столько.

— Хорошо, доктор. Вам, как другу семьи, я сделаю скидку. Шестьдесят баксов в час, и не надо меня благодарить.

— Сомневаюсь, что час работы тренера сопоставим с часом работы психиатра.

Ее голос звучал ровно, но мне не понравился упор на слове «тренера». Доктор Лоуэнстайн явно ставила мой труд ниже своего.

— Вы сомневаетесь? — с деланой небрежностью уточнил я. — Но в чем тогда разница?

— Вы не представляете, сколько стоит обучение в медицинском колледже.

— Отлично представляю. Моя жена там училась.

— Какая у вас была максимальная тренерская зарплата?

— Семнадцать тысяч долларов в год. Это без налогов.

— И сколько выходило в час? — задала новый вопрос Сьюзен.

— Давайте считать. В году триста шестьдесят пять дней. Преподавание и тренировки занимали девять месяцев. Вдобавок летом я часто проводил тренировки по бейсболу. Где-то сорок шесть баксов в день. Эту сумму надо поделить на десятичасовой рабочий день.

Она записала цифры в книжку, затем подняла на меня глаза.

— Итого четыре доллара шестьдесят центов в час, — объявила доктор. — Предлагаю вам пять долларов.

— Как щедро, — усмехнулся я.

— Но выше этой суммы вы не получали.

— Вот оно, унижение, — простонал я, оглядывая зал ресторана. — Мало того, что на сеансах я работаю наравне с вами, так еще на сверхурочной работе теряю семьдесят баксов.

— Значит, договорились. — Доктор Лоуэнстайн захлопнула книжку.

— Нет. Теперь, когда меня изрубили на поле битвы, хочу вернуть самоуважение. Я готов тренировать Бернарда бесплатно. Я попытался уравнять свой труд с вашим — и меня вновь размазали по стенке. Передайте сыну, что мы начнем послезавтра. А сейчас давайте закажем какой-нибудь сказочный десерт.

— Я и так съела слишком много.

— Можете не бояться, что потолстеете, — успокоил я. — После ужина мы разыщем уличного грабителя, и он погонит вас до самого Центрального парка. Замечательный способ сжечь калории после нью-йоркского сытного ужина.

— Забыла выяснить у вас еще одну вещь. — Доктор помолчала. — Зачем вы соврали Моник, что работаете юристом в крупной корпорации?

— Вначале я сказал правду. Она подумала, что я шучу. Ваша подруга такая красивая; мне хотелось произвести на нее впечатление. А еще мне было одиноко. Решил с ней поболтать.

— Вы находите ее красивой?

— Не видел более привлекательной женщины.

— Второй раз она приходит ко мне в истеричном состоянии, не владея собой. Сейчас у нее мерзкий роман с инвестиционным банкиром из «Саломон бразерс» [78] . Во всяком случае, судя по ее словам.

— Ее психиатра нет в городе. Интересно, в Нью-Йорке найдется хоть горстка людей, обходящихся без визитов к психиатру? Или их уже изгнали в Нью-Джерси?

— Моник играет на флейте в оркестре моего мужа, — сообщила доктор Лоуэнстайн. — Через месяц вы снова ее увидите.

— О, черт. Она же спросит меня о юридических делах. Лоуэнстайн, давайте выпьем по рюмке коньяка. Вы правы, можно обойтись без десерта.

Принесли коньяк; мы чокнулись. Вкус напитка перенес меня в прошлое, когда я сидел в этом же ресторане с братом и сестрой. Мы смаковали коньяк, которым угостил нас хозяин ресторана. Саванна тогда работала над четырьмя произведениями. Она достала тетрадку и вслух нам их прочитала. Сестра собиралась написать длинный автобиографический цикл стихов. Она читала нам о белом коллетонском дельфине, о «крестном пути», который дед ежегодно совершал на Страстную пятницу, о первом футбольном матче Бенджи Вашингтона. Ее язык был богатым и пламенным; сестра черпала образы из своей жизни. Стихи ее были сочными как фрукты; в тот вечер их вкус соединялся со вкусом коньяка.