Мы оба глядим у темноту, что остается у нас за спиной. Мы уже столько всего потеряли. Адам говорит:

— Еще что-нибудь помнишь?

У нас все всегда было чисто — в церковной общине. Все дороги — в замечательном состоянии. Лето всегда было долгим, и каждые десять дней шел дождь. Зимы, я помню, были тихими и спокойными. Я помню, как мы разбирали семена ноготков и подсолнухов. Помню, как мы кололи дрова.

Адам спрашивает у меня:

— А ты помнишь мою жену?

Очень смутно.

— Ну да, там и помнить-то нечего, — говорит Адам. Он держит в руках пистолет. Иначе я бы здесь не сидел. — Ее звали Бидди Глисон. Мы бы жили с ней долго и счастливо.

Если бы кто-то не позвонил в полицию и власти не начали бы расследование.

— Мы бы с ней нарожали дюжину детей и получили бы денег, — говорит Адам.

Если бы в общину не заявился окружной шериф и не потребовал бы документы на всех детей.

— Мы бы мирно состарились на своей ферме.

Если бы не ФБР с их расследованием.

— Когда-нибудь мы бы стали старейшинами, — говорит Адам.

Если бы не Поход в Небеса.

— Если бы не Поход в Небеса.

Я помню, что жизнь была тихой и мирной. Коровы и куры свободно бродили по всей общине. Белье сушилось на улице. В амбаре пахло сеном. На подоконниках остывали яблочные пироги. Я помню, что это была не жизнь, а сплошная идиллия.

Адам смотрит на меня и качает головой.

Он говорит:

— Какой же ты глупый.

Я смотрю в темноте на Адама. Я был бы точно таким же, как он, если бы все сложилось иначе. Фертилити называет Адама моей контрольной группой. Если бы меня не крестили и не отправили во внешний мир, если бы я не стал знаменитым и не раскачался бы сверх всякой меры, я был бы таким же, как он, — с чистыми голубыми глазами и светлыми волосами. У меня были бы широкие плечи нормальных размеров. Как у Адама. Вместо холеных наманикюренных рук с прозрачным лаком на ногтях у меня были бы сильные, крепкие руки. Как у Адама. Его губы были бы моими губами. Я бы держал спину прямо. Его сердце было бы моим сердцем.

Адам глядит в темноту и говорит:

— Это я их убил.

Уцелевших братьев и сестер из Церкви Истинной Веры.

— Нет, — говорит Адам, — их всех. Всю общину. Это я позвонил в полицию. Как-то ночью я выбрался из долины и дошел до ближайшего телефона.

Я помню, у нас было много деревьев и птиц. Я помню, как мы ловили раков в речном заливе — на веревку с привязанными к ней кусками свиного жира. Когда мы вытаскивали веревку, весь кусок жира был облеплен раками.

— Я набрал ноль, — говорит Адам, — и сказал, что мне надо поговорить с шерифом. Я сказал тому человеку, который взял трубку, что только у одного из двадцати детей в общине Церкви Истинной Веры есть официальное свидетельство о рождении. Я сказал ему, что члены общины прячут детей от правительства.

Я помню лошадей. У нас были лошади. На них распахивали поля. Они возили тележки. Мы называли их по масти, потому что давать имена животным — это грех.

— Я сказал им, что члены общины издеваются над детьми и не платят налоги с большей части доходов, — говорит Адам. — Я сказал им, что члены общины — ленивые и инертные люди. Я сказал, что главный источник дохода для родителей из общины — это их дети. Дети у них — это движимое имущество. Бесправные рабы.

Я помню сосульки на крышах домов. Помню тыквы. Помню костры на празднике урожая.

— Это я запустил расследование, — говорит Адам.

Я помню, как мы пели в церкви. Помню, как женщины собирались все вместе и шили стеганые одеяла. Как мужчины все вместе строили амбары.

— В ту ночь я ушел из общины, — говорит Адам, — и уже не вернулся обратно.

Я помню, как нас любили. Как о нас заботились.

— Не было у нас никаких лошадей, — говорит Адам. — Только пара свиней и куриц, да и то — больше для виду. Ты целыми днями просиживал в школе. Ты помнишь то, чему вас там учили. Какой была жизнь в общине сто лет назад. Да, тогда лошади были у всех. Но это было сто лет назад.

Я помню, что я был счастлив. Я чувствовал свою сопричастность.

Я был частью единого целого.

Адам говорит:

— В общине Церкви Истинной Веры не было черных. Но рабство там было. Белое рабство. Церковные старейшины были рабовладельцами, расистами и сексистами.

Я помню, я чувствовал себя в безопасности.

Адам говорит:

— Все, что ты помнишь, — неправильно.

Я помню, что меня любили.

— Все, что ты помнишь, — все ложь, — говорит Адам. — Тебя вырастили, натаскали и продали.

А его — нет.

Нет, Адам Бренсон был первым сыном в семье. Три минуты — вся разница. Он должен был получить все. Амбары, кур и овец. Мир, покой и безопасность. Он должен был унаследовать будущее, а я — стать миссионером труда, стричь чужие газоны, и опять стричь газоны, и опять стричь газоны, работа без конца и края.

Темная ночь в Небраске, дорога, убегающая из-под ног. Стоит только пихнуть посильнее, думаю я про себя, и прощай, Адам Бренсон.

— Все, что мы ели, мы покупали во внешнем мире, — говорит Адам. — Я унаследовал ферму, чтобы растить и продавать своих детей.