Просто в глазах его читалась такая ненависть к моему другу, которая могла сравниться только с моей. И вновь наступило молчание.

Наконец он сказал:

– Это я попросил вас к себе. Мне показалось, что я… вас понимаю. Мы ведь оба грузины… Гордые, униженные грузины.

Я молчал.

Он продолжил по-грузински:

– Теперь о деле. Приехал английский министр Х. У него переводчик. У этого переводчика брат работает в Лос Аламосе. Их покойный отец – коммунист. Мы завербуем переводчика завтра… – Далее он изложил мне план завтрашней операции и спросил: – Ну как?

– Нехитро.

– Но вы не хуже меня знаете: хитрые планы редко успешны… Впрочем, иногда приходится задействовать мозги. – И он тотчас словоохотливо поведал об одной своей довольно остроумной операции: – Когда брали Берлин, Хозяин уже был помешан на бомбе. Я доложил фамилии немцев-физиков, работавших над этим проектом у Гитлера. Он распорядился всех перевезти в Союз. Но наши генералы, к сожалению, интересовались немецким барахлом, а не немецкими мозгами. Потому самый главный физик нобелевский лауреат Гейзенберг успел удрать из Берлина к американцам на велосипеде. Надо было ловить остальных, пока не удрали вослед. Я приказал вывесить объявление: «Все население Берлина мобилизуется на разбор завалов и захоронение трупов. Освобождаются лица, обладающие научными степенями и представившие документы в комендатуру. Тотчас голубчики явились с дипломами для освобождения. Мы их быстро рассортировали, ненужных выпустили, нужных отправили вместе с семьями в Сухуми. Я там переоборудовал в лаборатории пару пригородных санаториев. В них сейчас трудятся Герц, лауреат Нобелевской премии… короче, много их там…

Еще помолчали. Не выдержал, поправил пенсне и сказал грубо:

– А ты не выбил бы зубы, если бы он приказал? То-то! Так что носи пока свои зубы. Боюсь, недолго он тебе это позволит.

(Доверительно, на «ты»!)

Я почувствовал, что эта хитрейшая, жестокая гадина, ненавидевшая моего друга Кобу, возможно, единственный человек в мире, который был мне сейчас нужен.

Мы подъехали. Особнячок с белой колоннадой едва выглядывал из-за высокого забора. Вкатились во двор. Здание оказалось маленьким дворцом конца XVIII века, одним из немногих не сгоревших во время московского пожара в дни Наполеона.

Это был особняк госбезопасности для встреч с агентурой.

Он сказал:

– Я покажу барышню, которая будет завтра главной артисткой в операции. Кстати, селить приезжающих связников нужно здесь, в этом особняке. Наша барышня будет ими заниматься. Ей нет равных в этом деле. – Он с усмешкой смотрел на меня: – Так что если и вас она заинтересует…

Он изо всех сил предлагал союз. Все-таки я ему не верил, хотя интуиция подсказывала: верь. Он был из тех людей, которые, обняв вас, заведут на минное поле и там оставят. Все это выглядело смертельно опасным и… очень обещающим!

Вошли в особняк, поднялись на второй этаж. Здесь в маленькой комнате на кровати лежала блондинка. Она лежала на животе, полуодетая, в прозрачном немецком пеньюаре, и покачивала длинной, немного полноватой ногой в ажурном (конечно, немецком) черном чулке с черной подвязкой. Лениво потягиваясь, она повернулась к нам, и из золотых волос глянули неправдоподобно огромные темные глаза. Лицо будто нарисованное, идеально правильное, только рот великоват – крупный, чувственный, с хищными блестящими зубками. Я никогда не видел такой красавицы.

– Джентльмены предпочитают блондинок. – Лаврентий усмехнулся.

Она пристально поглядела на него и захохотала.

– Ты что, сука?

– Ну, все-таки я Даша… Даша – лучше. А то товарищ и вправду подумает, будто это мое имя. Они что, нарочно здесь вешают? – так же лениво она показала ногой в окно.

Гигантское лицо Берии величественно проплыло вдоль окна и замерло на здании напротив. (Приближался майский праздник, и огромные портреты членов Политбюро, как всегда, вывешивались на домах.)

Она весело смеялась.

Берия начал объяснять ей завтрашнюю операцию (продолжал показывать, что мы вместе и у него нет от меня тайн). Она слушала, по-прежнему поигрывая ногой. И постепенно его маленькие глазки загорались, лицо багровело. Наконец он нажал кнопку на столе. Вошел офицер.

Прерывисто, торопливо Берия сказал мне:

– Я, с твоего… – (опять на ты!) – позволения, тут задержусь. В этом доме у тебя теперь тоже кабинет, ты здесь тоже хозяин. Он проводит… все покажет.

Огонь разгорался, лицо стало безумным. Уже уходя, в зеркало я видел, как он пригнул ее голову. И громко со страстной ненавистью прохрипел:

– Шлюха… Блядь… Повернись!

Офицер спешил уйти, я – нет… Я слышал ее голос, спокойный, насмешливый:

– Вы меня всегда представляете кобылой, дорогой друг. Но в этот раз это даже забавно. Чувствовать вас сзади, а видеть спереди… в окне. – И ее смех.

Дверь захлопнулась с грохотом! Он закрыл ее ногой.

Ее смех преследовал меня.