Весной 1841 г. Тургенев должен был выехать в Россию и, несмотря на всё желание, вернуться в Берлин ему больше не удалось. Каникулы летом того же года остальные члены кружка вновь провели в путешествиях: Катков вместе с Ефремовым выехал на воды в Тюрингию, а Бакунин побывал на Рейне, в Галле и Дрездене; в это время он познакомился с семействами Елагиных и Языковых, приехавших в Германию на свадьбу В. А. Жуковского. К началу зимнего семестра 1841 г. все трое опять съехались в Берлине и узнали, что у Вердера, да и вообще у гегелевской философии здесь появился серьезный соперник.

Главным университетским событием конца 1841 г. явился приезд в Берлин Ф. В. Шеллинга, приглашенного в университет для чтения философии и покинувшего Мюнхен, где он до этого преподавал без малого пятнадцать лет. В Мюнхен к Шеллингу устремлялись многие русские путешественники: так, осенью 1835 г. во время своей поездки по немецким университетам у него побывал М. П. Погодин, который встретил философа «в большой, прекрасной аллее, между городом и дачей, в виду снежных Тирольских гор». «Русский пилигрим, я пришел к вам на поклонение», — воскликнул тогда Погодин и нашел у Шеллинга ласковый прием, хотя не смог ему достоверно объяснить почему в российских университетах не преподавалась тогда не только его, но и никакая другая философия [613] . Несмотря на это, интерес к философской системе Шеллинга в русском обществе, и в том числе в среде Московского университета, был огромен, и даже поклонник Гегеля Н. В. Станкевич летом 1839 г. хотел специально заехать в Мюнхен, чтобы только «поговорить с Шеллингом, если не удастся застать его лекций» [614] .

После приезда Шеллинга в Берлин первым из русских его навестил Бакунин, передав поклон от А. П. Елагиной, с которой философ прежде виделся в Карлсбаде. Их беседа продолжалась около получаса, Шеллинг интересовался занятиями Бакунина в Берлинском университете и пригласил к себе на лекции, а также к более близкому знакомству. 15 ноября 1841 г. состоялась первая лекция Шеллинга в Берлине, запись которой, сделанная Катковым, в переводе на русский язык была вскоре опубликована в России [615] . Свежее впечатление от этой лекции передает письмо Бакунина: «Очень интересно, но довольно неопределенно и даже не совсем по душе, однако этого теперь я не хочу заключать — я буду его беспристрастным слушателем» [616] . русские студенты обсуждали эту лекцию дома у Бакунина вместе с их немецкими приятелями. Начало курса обещало схватку между новой «философией откровения», которую собирался читать Шеллинг, и гегелевской диалектикой, к представителям которой относилось большинство берлинской профессуры.

Наибольшее влияние среди русских слушателей курс Шеллинга оказал на М. Н. Каткова, который, как и Бакунин, постарался сблизиться с профессором, был принят в его доме и даже ухаживал за дочерью Шеллинга [617] . Эти лекции дали, наконец, Каткову выход из давно нараставшего кризиса философского мировоззрения, ощущения, что гегельянцы «застряли в одной форме, формальничают и ворочают категориями, а в сущности выходит мыльный пузырь». «Шеллинговы лекции имеют для меня великое значение, — писал Катков брату. — Я слушал их с жадностью: столько глубокого, оригинального, поучительного! У меня открылись глаза на многое, на что прежде были закрыты… Я много трудился за Шеллинговыми лекциями и владею теперь лучшей тетрадью в Берлине, так что у меня со всех сторон выпрашивают ее для изучения…» [618] . в России этот его конспект по «философии откровения» также вызвал немалый интерес: о нем, например, упоминал А. И. Тургенев в письме к П. А. Вяземскому. Глубокое увлечение Каткова Шеллингом привело к серьезным идейным расхождениям и охлаждению в личных отношениях с другими бывшими членами кружка Станкевича. «Смотри, брат, не поддавайся берлинской философии, которую собирается привести к нам Катков», — предупреждал Белинского Грановский [619] .

О том, что результаты восприятия позднего Шеллинга русской учащейся молодежью могли быть и совершенно иными, показывает позиция Бакунина. Обещавший быть «беспристрастным слушателем», Бакунин уже в середине следующего 1842 г. готовит свою ставшую знаменитой статью «Реакция в Германии», в которой причисляет учение Шеллинга к одному из оплотов консервативных сил, стоящих на пути грядущих социальных преобразований. Как видно, взгляды Бакунина в этот период быстро эволюционировали в сторону радикализации, что как будто не следовало из характера его занятий в Берлинском университете, где перед началом зимнего семестра 1841–1842 г. он планировал, кроме Шеллинга, посещать лекции Вердера и Ранке, заниматься политической экономией и латынью и был по настоящему увлечен своей учебой («Работы много, но она не пугает меня, я теперь привык много работать и предметы-то (кроме латинского языка) все такие интересные» [620] ). Но уже весной 1842 г. Бакунин покинул Берлин и переехал в Дрезден, где вошел в круг левых гегельянцев. В итоге, именно тогда определился тот путь, который сделал Бакунина в 1844 г. политическим эмигрантом, отказавшимся вернуться в Россию и вновь ступившим на родную землю в кандалах (после ареста в 1849 г. его передали России австрийские власти), лишь для того, чтобы потом опять бежать оттуда [621] .

М. Н. Катков проучился в Берлинском университете на один семестр дольше Бакунина: в летнем семестре 1842 г. он, помимо философии, занимался древними языками, в особенности греческим, слушал лекции по истории живописи и археологии, что, вероятно, было навеяно историческим содержанием курса Шеллинга. Нельзя не заметить, как пробудившееся тогда у Каткова под влиянием эстетики Шеллинга увлечение античной культурой отозвалось гораздо позже в пропагандировании им системы классического образования в 1860-е гг. Весной 1842 г. Катков стал свидетелем поступления в Берлинский университет новой группы выпускников Главного педагогического института, о которых отзывался в письмах с большой симпатией. В конце того же года он вернулся в Россию.

Продолжавший учебу в Берлине, последний «осколок» кружка Станкевича, А. П. Ефремов, пробыл там еще год, до весны 1843 г. Основной специальностью Ефремова была историческая география, которой он занимался под руководством профессора К. Риттера, а затем в Иенском университете защитил диссертацию на степень доктора философии «Помпоний Мела и его знания об Африке» [622] . Однако одному ему в Берлине оставаться не пришлось — на смену Бакунину и Каткову в 1842–1843 гг. сюда приезжают на учебу новые представители той же среды московских салонов, где разворачивались споры западников и славянофилов. Летом 1842 г. в Берлин прибыл магистр юридического факультета Московского университета А. Н. Попов, близкий к славянофилам, в будущем видный историк, археограф, правовед, отъезд которого из Москвы стихами провожал К. С. Аксаков [623] . Попов учился в Берлинском университете один год, до июля 1843 г., сдружившись здесь с Ефремовым, посещая дома Ранке и Шеллинга [624] . На лекциях в конце лета 1842 г. Ефремова и Попова встречал С. М. Соловьев, который тогда только что окончил Московский университет и выехал за границу в качестве домашнего учителя семьи Строгановых. В Берлине Соловьев пробыл лишь несколько недель, не записываясь в студенты, и успел «прослушать по нескольку лекций всех знаменитостей здешнего университета» [625] . В ноябре 1842 г., не без влияния Каткова, к Попову присоединился товарищ последнего по Московскому университету В. А. Елагин, сын А. П. Елагиной и брат по матери И. В. и П. В. Киреевских. Берлинский университет Елагин оставил одновременно с Поповым в июле 1843 г. и уехал в путешествие по славянским землям, желая получить нужную подготовку, чтобы занять кафедру истории и литературы славянских наречий в Москве [626] . А в мае 1843 г. в Берлин после окончания Московского университета приехал еще один славянофил, входивший в кружок Елагиных, а впоследствии в молодую редакцию «Московитянина», писатель и собиратель народных песен М. А. Стахович (он пробыл в Берлинском университете до января 1844 г.).

Кроме того, в зимних семестрах 1842–1843 и 1843–1844 гг. в число берлинских студентов записался С. С. Джунковский (летний семестр 1843 г. он провел в Гейдельберге). Сын известного ученого-агронома, выпускник Петербургского университета, Джунковский смог отправиться на учебу в Европу благодаря командировке, полученной от С. С. Уварова, для изучения состояния низших и средних учебных заведений. В Берлине он особенно тесно общался с Шеллингом. Питая самые чистые намерения знакомить иностранцев с православием, Джунковский впоследствии в Риме сам попал под влияние иезуитов и после пятилетних занятий богословием, принял сан католического священника. Живя в 1850-х гг. в Париже, Джунковский действовал как один из видных адептов распространения католицизма в России, хотя его проекты соединения церквей не одобрялись Ватиканом. В конце жизни в Штутгарте Джунковский сблизился с православным священником, законоучителем великой княжны Ольги Николаевны, протоиереем Иоанном Базаровым, который вернул его в лоно православия [627] .