– То, каким Монах был на самом деле, уже выветривается из памяти людей, – отвечает Серена, прильнув к его коленям, – но все же остается, несмотря ни на что. Они стали собирать его речения и осмыслять. Представляешь, мне не далее как сегодня подарили брошюрку. Сосед говорит, что ими торговать нельзя, так я ему в подарок первых фиников натрясла. «Добрая Весть от Небесного Короля Андрского» с подзаголовком: «О событиях достопамятных и достохвальных, случившихся в начале правления кунга Мартина Флориана Первого». Там от настоящего Даниля чайная ложка меду в бочке дегтя.

– Неразбавленная истина может быть невыносимой.

– А ведь и верно – небесный король, идеальный король. Из него такой бы и вышел: не в смысле правителя, управителя или чиновника, а живая совесть нации. Тот, кто умеет ответить за всех – уста, которые говорят, и гора, в которую ударяет молния.

– Такое можно сделать только однажды, как он и сделал. Принял удар и сказал последние слова. Неужели ты не понимаешь, почему? Если нация имеет постоянный отток для своей грязи, она уравновешенна, устойчива и комфортна: это и впрямь близко к идеалу. Но истинная жизнь должна прорываться сквозь плотину, клониться то в одну, то в другую сторону, тревожить, рождать страсти и быть абсолютно непредсказуемой.

– Ты думаешь… Они и о таком условились с Мартином? Знаешь, незадолго до андрских событий я видела во сне какую-то удивительную историю, где были ты, и он, и его брат, но какие-то перепутанные друг с другом. Погоди: раз ты там был, ты должен знать наверное. Уж тебя-то я узнала.

Эрбис рассмеялся:

– Если был – то знаю. А вдруг нет – тогда угадай сама, умница! Может быть, тебе стоит заснуть еще разок?

– Нахальный голый лягушонок, что спрашивает богов Священной Свастики Локапал о том, что неведомо им самим… – загнусил с его изголовья Багир, явно кося сразу под Киплинга и под Лайона Олди. Киэно тотчас же оторвалась от возлюбленного, павой приплыла к Серене под руку:

– Моя юная госпожа – не лягушонок Маугли, воспитанный зверьми. Она средоточие времен и узел смыслов, штопальщица прорех в пространстве и вековая память всех родов аниму. Она – ключ к играм, в которые играет сама с собою. И у нее есть Сила.

– Ну конечно, потому мне надобно напрягать всю мою душевную и телесную мощь ради того, чтобы досягнуть до прекраснейшей, – отозвался Владетель тихо, будто не хотел никем быть услышан. – Но хотя камень в ее руках как глина и железо – как воск, ибо она владеет их душой, – она остается моей женщиной, и я должен оберегать ее нежность и трепетность. Ведь алмаз, на который можно купить Вселенную, почти так же легко раздробить молотком, как и простое стекло.

– Камень и железо – это ты вспоминаешь, как я пробовала починить фундамент большой веранды? – спросила Серена с выражением полной невинности. – Там еще армированный бетон внутри оказался.

– Мне замолчать? – сказал кротко Эрбис.

– Нет, почему же? Я ведь у тебя учусь. И тому, каков должен быть «женский бриллиант» – тоже.

– Истинная жена – это кобылица, которая несет мужчину по пустыне жизни. То не мои слова, а наша пословица… Остров на стремнине бурной реки. Опорный столб шатра. Зеркало, глядя сквозь которое, можно увидеть лик Сущего…

– Ох, это красиво. Что же ты запнулся? Говори!

– Ну конечно, кроме слов, более я ничего не могу… не смею.

Вылазка в Сухайм, одна-единственная, в конце того времени, что называлось в Андрии летом, закончилась для Серены неординарно, как будто судьба нарочно подгадала. Хотя страсти отцвели, а сугубый всплеск национального самосознания малость поулегся, решено было ей укрыться под ферендже, или в просторечии ферязью – широким черным покрывалом с волосяной личинкой, вуалью, спереди. Так с недавних пор маскировались все инсанки, особенно одинокие: их мужчин задирать опасались, но женщине, тем более простой, могли нанести оскорбление личного характера, то есть прямо в лицо.

Цель путешествия была разведывательная, а кроме того, всем было интересно прикупить в магазинчиках душистого мыла для физиономии, трехцветной пасты и мятной жвачки для клыков, косыночек на шею и шелковых закруток для хвоста. Коты вынуждены были, однако, остаться на страже Владетеля, а на Варда, по предварительным данным, слишком бы пялились: после ухода Живущих горожане заметно военизировались, кататься верхом или в бричке по городской мостовой стало неуместным. Ездили все больше на вонючих сайклах, трех– или двухколесных гибридах прежней пассажирской машины с броневичком, подрессоренных и более надежных, чем простонародный роллер. Название агрегата было взято с молодежной фени, а топливо – с ближних самогонных нефтепромыслов: патриотично и экономично. Пешие теснились от них к середине тротуара и шли по стеночке, прижимая к носу платок.

Стоило девушке отделиться от толпы (а выделялась она и так: прямой осанкой, легкой походкой), как трое таких моторизованных андров – двое крашены в бордовый, один в очень светлый серебристый цвет – перегнали ее и взяли «в вилку». Передний вышел, снимая рыжий шлем, похожий на большой заводной апельсин.

Естественно, то снова был Мартин Флор, король андрский, зачехленное знамя победы – на троне ему не сидится! Положим, правят за него парламентарии, как и прежде. Вот и шалопайничает инкогнито.