– Пропустите меня, высокий господин, – попросила она смиренно.

В ней жила пока надежда, что он, как не угадал лица через сетку, так не узнает и голоса. Но Март понял с самого начала, кого ловил. Тоже мне, подумала, импортная продукция называется – впору было самой из Вардова хвоста надергать и сплести.

– А, Эрбисова инсанская женка. Так что, ловко тебе смотрится через дырки в хиджабе?

– Не хуже, чем вашему величеству – в щелочку бронетранспортера. А уж покрывало мое, чье старинное инсанское имя вы употребили, я полагаю, в силу сугубой эрудированности, – это покрывало куда легче белого железного коня короля-победителя.

– И в трауре тебе не жарко?

– Какой траур, высокий господин? Черный, на нашем языке, – знак торжества и благородства, а вот скорбь над мертвецом как раз белоснежна.

– Сдается мне, Серена, что ты смеешься над моей победой.

– Нисколько. Однако здешние победы так замечательно чередуются с поражениями, первые так двусмысленны, а вторые столь плодотворны, что отчаиваешься их различить.

– Утешительная философия для кое-кого.

– «Утешение философией», великого Боэция, министра Теодориха, в тюрьме перед казнью, узел «Рома», гиацинтовое сплетение, – процитировала Серена ребячьим голоском. Не могла удержаться, чтобы не схулиганить: кое-что об ее уроках истории позволено было раньше узнать и Мартину.

– Не мели чепухи – ты давно уже не лесная.

– Хорошо, я скажу как андр. Говорит Хозяин Жатвы: только та империя нетленна, что воздвигается в душах. Уходят и приходят ее обличия и оболочки – земные царства, но сам ствол их незыблем, ибо корень его – Истинное Небо. Я и мой муж – в царстве этой вечной победы, ты – там, где ее нет. Нет и тебе покоя, и путь твой черен.

– Скажи еще, отчего ты замолчала?

– Скажу. Ты хотел новую землю и новый народ? Вот оно, новое, – сплошной смрад, – девушка махнула рукой в сторону его машины. – А если говорить не об этих пустяках, Андрия не так уж сильно изменилась, и вы по-прежнему строите для инсанов их государство и их империю. Того, что внутри, никак не вытравить, потому ты так и гневаешься – на себя, ведь любой гнев обращен в конечном счете на себя самого. Я права?

– Нет. Ты ложная пророчица. Сивилла. Колдунья.

– Своему брату Даниэлю ты тоже говорил такие слова, прощаясь?

Мартин изменился в лице:

– Ты не знаешь, о чем говоришь. Ох, почему только я решил оставить тебя в покое? Тебя и твоего старика с вашим скотным двором? Наверное, ради твоей матушки. Она тоже от меня прячется, только где – я не стану у тебя выпытывать. Все вы – карты сыгранной колоды.

– Ой, красавчик, гадая на таких картах, надо золотить ручку цыганке, а не пудрить мозги самому себе! – рассмеялась девушка на манер своих приятелей ромалэ: повидала она их немало раз во время своего межвременного ученья. И юркнула под арку одного из двориков так прытко, что Мартин посовестился ее догонять.

Когда она донесла о том Эрбису, тот сначала утвердительно спросил:

– А тому, что и я занимаюсь не королевским делом, ты не удивляешься.

– Не удивляюсь. Вы оба никак не можете оправиться: ты от ран, Мартин, очевидно, – от моих нелояльных высказываний.

– Почему ты не возразила, когда он назвал меня твоим мужем?

– Мне так спокойнее. И потом – разве ты мне оставил выбор… чтобы иным ответом женской чести не посрамить?

В ответе присутствовало некое лукавство: интересно, что и в этом, чисто женском искусстве Серена много продвинулась за те два месяца с небольшим, которые они провели на ферме. Они – это сейчас не Владетель, грозный мощью и знанием, и не живой залог дружбы Леса в его руках, а двое людей, одаренных высокой симпатией друг к другу.

– Поистине, ты заслуживаешь всех миров зараз, о Серна моя: и джинновых, и человеческих, и ангельских.

– Знаем-знаем. А как насчет небольшой виллы с водопроводом, электричеством и канализацией?

– Такие есть даже в Сухайме. Не хочешь ли пойти туда вместе и прицениться? Я давным-давно выздоровел.

Сие значило как раз обратное: прежнюю силу он в себе разве что первый день почувствовал, а вот место здешнее угрето до того, что начинает жечь пятки. Не сам Мартин, так его верноподданники вот-вот объявятся в желании заработать те деньги, которые король, без сомнения, на днях пообещал за розыск Серены. Ведь у самого лучшего андра слово и дело – точно лебедь и рак в одной телеге.

– Как решишь, так и сделаем. Я пойду с тобой, Вард – безусловно, а вот кошки?

– Что кошки, – махнула хвостом Киэно. – Кошки любят дом.

Эти слова также были нагружены добавочными смыслами: манкатта носила котят, а ее Багир сызнова предвкушал радости отцовства. После того, как шильские андры обожглись на кошках, никто, скорее всего, и не станет и пытаться истребить боевую манкаттскую семью, обитающую на ферме, а попробует – еще посмотрим. По крайней мере, распускать молодое общество защиты прав Живущих и терять домовладение было в одинаковой мере глупо.

– Было бы дело, если бы Владетель отдал нам двоим королевскую печатку, – добавил Багир. – Вам-то пользы от нее ни на грош, поскольку в случае чего вами сам Мартин лично займется. Король наш слову хозяин: захотел дать – дал, захотел назад забрать… Ну, положим, от нас с Киэно шиш заберет.

– Вот если бы вы разрешили нам тут остаться, мы бы и за садом ухаживали, и домик починяли, – с надеждой проговорил Айзакья. Ему недавно исполнилось четырнадцать, и руки у него были с лопату каждая: деревенская кровь сказывалась.