В блиндаже Твердохлебова резко зазвонил проводной телефон. Твердохлебов едва успел взять с телефонного ящика и приложить к уху трубку, как услышал рокочущий бас комдива Лыкова.

— Твердохлебов! Принимай пополнение!

— Благодарю, гражданин генерал. Наконец-то вспомнили о моих мольбах, — шутливо сказал Твердохлебов.

— В штабе армии вспомнили о моих просьбах, — уточнил Лыков. — А то у тебя людей скоро вовсе не останется.

— Нас мало, но мы в тельняшках, — снова пошутил Твердохлебов.

— Завтра у вас тяжелый день будет, — сказал Лыков.

— Да когда у нас легкие-то были?

— Не подкачай. — И генерал положил трубку.

— На тоби, убоже, шо мени не гоже, — проговорил Антип Глымов, сидевший вместе с Федором Баукиным за столом.

— Помнится, и ты был таким же «мени не гоже», — усмехнулся Твердохлебов.

— Я-то был, а ты и посейчас «убоже», — ответил Глымов.

Твердохлебов только рукой махнул и пошел знакомиться с пополнением. Он шел вдоль строя вновь прибывших, вглядывался в лица. Иногда останавливался, спрашивал:

— Фамилия?

— Рубашкин Андрей, гражданин комбат.

— Товарищ комбат, — поправил Твердохлебов.

— Виноват. Товарищ комбат.

— За что сидел?

— Под судом не был. Бывший лейтенант Красной Армии, командовал ротой сто сорок первого стрелкового полка — бойко отвечал Рубашкин. — Во время драки убил товарища лейтенанта Федорова. Трибунал определил штрафбат.

— За что убил-то?

— Случайно получилось, товарищ комбат… по пьяному делу…

Твердохлебов пошел дальше, через несколько шагов опять остановился:

— Фамилия?

— Светличный Рудик… то есть Родион.

— За что сидел, Родион? Или тоже бывший лейтенант?

— Никак нет, товарищ комбат. Работал представителем ЦК партии на заводе «Шарикоподшипник». Статья пятьдесят восьмая, пункт Б. Террор и антисоветская пропаганда. Вызвался добровольцем в штрафной батальон.

— Думаешь, тут будет легче?

— Не думаю, товарищ комбат.

— Ну, смотри… Чтоб мне не пришлось второй раз про это спрашивать, — тяжело выговорил Твердохлебов и двинулся дальше. Опять остановился, глянул на чернявого, сутулого парня с копной курчавых волос:

— Твоя как фамилия?

— Цукерман Савелий, товарищ комбат.

— Ты за что? Работал где?

— Бывший младший сержант двести третьего стрелкового полка гвардейской сто семьдесят четвертой стрелковой дивизии. Трибунал присудил штрафбат, — глядя в сторону, нехотя ответил Цукерман.

— За что?

— Офицера избил… капитана… — так же нехотя ответил Цукерман.

— За что? — опять спросил Твердохлебов.

— Ну… там… подрались, в общем… — неразборчиво забормотал Цукерман.

— За что, спрашиваю, избил офицера? — уже раздраженно переспросил Твердохлебов.

— Он меня… жидом назвал… — громко и отчетливо произнес Цукерман.

— К-как назвал? Жидом? — оторопел Твердохлебов.

— Так точно, товарищ комбат.

— А капитану что присудили? — спросил Твердохлебов, нахмурившись.

— Не знаю… Ребята говорили, тоже разжаловали… — пожал плечами Цукерман. — Может, штрафбат тоже определили… а может, еще что…

— Ну, ты это, Цукерман… ты если его встретишь, сразу с кулаками-то на него не кидайся. — Твердохлебов задумался, вздохнул. — Хотя в былые-то времена… люди стрелялись за оскорбление личности. А теперь обзываем друг дружку почем зря — как с гуся вода.

— А мне председатель трибунала говорил: чего ты с кулаками сразу полез? Ну, обозвал человек сгоряча, а ты его бить сразу… офицера… Вроде прав я таких не имею, — бормотал Цукерман.

— Это смотря как обозвать, — усмехнулся Твердохлебов. — Вот скажи я, к примеру, Микоян — черножопый армяшка, что мне за это будет?

— Если никто не стукнет, ничего не будет, — усмехнулся в ответ Цукерман.

— Тоже верно… А тебе что за это будет, если я стукну?