— Вылазь из машины к чертовой матери! — заорал Твердохлебов и с силой толкнул паренька в плечо. От толчка тот ударился о дверцу, она распахнулась и Шутов вылетел из машины, шлепнулся в дорожную жидкую грязь.

Твердохлебов перебрался на водительское сиденье, включил передачу, и «газик» поехал.

— Пешком дойдешь, не барин! — обернувшись, крикнул Твердохлебов.

Шутов поднялся, долго счищал грязь, потом побрел по полю вдоль дороги, понуро опустив голову.

Твердохлебов, стиснув зубы, гнал машину по дороге. «Газик» истошно ревел, казалось, еще немного — и мотор просто взорвется от напряжения. Минут через пять Твердохлебов обернулся — фигурка Шутова сделалась совсем маленькой и скоро пропала из виду.

Твердохлебов проехал еще немного и вдруг затормозил, остановился. Сидел, уронив голову на руль и опустив плечи, будто непомерная тяжесть давила на них. Время, казалось, застыло…

Вдруг вспомнилось почему-то, как он с двумя друзьями, старшим лейтенантом Садыковым и капитаном Матюшиным, пришли к родильному дома и стояли во дворе, глазея на одинаковые окна, распахнутые настежь в этот утренний час.

— Вера-а-а! — заорали они в три луженые глотки, и стая голубей, гревшаяся на карнизе на солнышке, с шумом взлетела в небо.

В одно из окон третьего этажа выглянула Вера в больничном халатике и замахала руками, мол, уходите, бессовестные! А сама улыбалась.

— Покажи сына! — потребовал Твердохлебов, подойдя ближе к стене.

Вера снова замахала руками и скрылась, а в окно высунулась толстая, могучая медсестра, погрозила кулаком, рявкнула на весь двор:

— Я вот начальству-то вашему сообщу, как вы роженицам спать не даете!

И тогда Твердохлебов полез наверх по водосточной трубе, проходящей как раз рядом с окном, в котором исчезла Вера. Он лез ловко и быстро, обхватив трубу руками и ногами. Труба поскрипывала, чуть шаталась. Твердохлебов добрался до третьего этажа, потянулся рукой к окну и тихо постучал пальцами по стеклу. На стук выглянула Вера. Увидев прямо перед собой улыбающуюся физиономию Твердохлебова, она ахнула, вскинула руку.

— Ты рехнулся, Вася!

— Покажи… — умоляюще попросил Твердохлебов. — Сына покажи…

Пока Вера ходила за сыном, в окне появились любопытные лица других рожениц, они смеялись, крутили пальцами у виска. А потом появилась Вера, держа на руках большой сверток. Она откинула верхний узорчатый уголочек и открыла сморщенное красное личико, курносое, с широко открытыми синющими глазами.

Затаив дыхание, Твердохлебов смотрел на новорожденного:

— Весь в меня, — прошептал он, и потянулся ближе к окну, чтобы разглядеть получше.

Часть трубы, за которую держался одной рукой Твердохлебов, выскочила, раздался пронзительный скрежет, и Твердохлебов, обнимая жестяной кусок, полетел вниз.

— Ах! — только и успели вскрикнуть Вера и стоявшие за ней роженицы.

Он рухнул спиной прямо на вскопанную, с кустами пышных роз клумбу. Вылетевший из рук кусок трубы с грохотом покатился по асфальту. Друзья бросились к неподвижно лежавшему Твердохлебову.

— Вась! Вась! Ты живой?

— Поломал чего? Руки-ноги как?

Твердохлебов открыл глаза, набрал в грудь воздуха и вдруг счастливо захохотал, раскинув по клумбе с розами руки и глядя в голубое небо…

Твердохлебов очнулся, поднял с руля голову. Рядом с машиной уныло стоял Степа Шутов.

— Простите, Василь Степаныч, я все понял… я больше не буду…

— Ни хрена ты не понял, — вздохнул Твердохлебов. — Садись.

Шутов взобрался в машину, Твердохлебов выжал сцепление, и «газик» тронулся.

Когда стали видны позиции штрафного батальона, Твердохлебов вдруг спросил:

— Тебя на беседы майор из особого отдела Харченко не вызывал?

— Нет.

— Ни разу не вызывал? — недоверчиво покосился Твердохлебов.

— Честное слово, нет. — Шутов взгляда не отводил, прямо смотрел в глаза комбату.

— Если вызовет, смотри, держи язык за зубами, понял?

— Понял, товарищ комбат. Все понял, — дрогнувшим голосом ответил Шутов.

— Поздновато ты понимать начал… — Твердохлебов помолчал, после паузы добавил: — Ты извини, Степан, накричал на тебя, руки распустил… нехорошо…

Глава четвертая