— Ты их что, в погребе держал? — спросил Лыков Харченко.

— У меня специальных камер здесь нету, — зло ответил Харченко и кинулся к дверям.

Твердохлебов тоже поднялся:

— Разрешите, гражданин генерал.

— Без тебя управятся, сиди, — сказал начштаба. — Ты уже Василь Степаныч, ничем не поможешь.

— Их же поубивают всех… — тихо проговорил Твердохдебов.

— Ну, поубивают! — повысил голос Лыков. — Не надо было из-под стражи бежать! Не надо было продукты воровать! Не надо было… — Лыков не договорил и только с досадой махнул рукой. — Тебе сказали — сиди, стало быть, сиди.

Твердохлебов сел, застывшим взглядом смотрел в стол. Стало тихо.

— А ты говоришь… — Генерал многозначительно посмотрел на Телятникова.

— А что я говорю? — поднял глаза на генерала начштаба. — Раз убежали, значит, виноваты были. Сами себе подписали приговор.

— Штрафники — народ отчаянный, еще поймать надо.

— Харченко поймает, — уверенно сказал Телятников.

— Черт знает что! — покачал головой генерал Лыков. — Шуму будет — до командарма дойдет. Одна морока с этими штрафниками…

Они бежали по полю что было сил. В темноте было трудно угадать, сколько еще бежать до леса. Впереди, часто спотыкаясь, бежал Хорь, за ним Яковенко, Ашот Бабаян, Вахтанг Микеладзе, Сергей Филимонов и остальные.

Позади них в глубине поля раздался рокот автомобильных моторов, и два мощных луча света полоснули темноту, стали шарить по полю, пока беглецы не попали в круг света. В ту же минуту загремели автоматные очереди.

Первым пуля ударила грузина Микеладзе. Он подпрыгнул на бегу и плашмя ударился о землю. Остальные продолжали бежать, даже не оглянулись на упавшего товарища. Автоматы не переставали грохотать, два «виллиса» быстро нагоняли беглецов. Но и спасительный лес, что осветили прожекторы, установленные на машинах, был совсем близко.

Вторым пуля поймала Андрея Яковенко.

Третьим упал Ашот Бабаян.

Расстояние между кромкой леса и беглецами сокращалось, но еще быстрее сокращалось расстояние между беглецами и машинами. Хорь обернулся и понял, что добежать до леса не успеет. На бегу он сдернул с шеи автомат, с размаху плюхнулся на землю, развернулся и, прицелившись в одну из машин, откуда бил луч света, нажал спусковой крючок. Рядом упал Филимонов, тоже прицелился, загремела вторая автоматная очередь.

— Молоток! — крикнул ему Хорь. — Бей в правую!

Взвизгнули шины, «виллис» завилял по полю и встал. Солдаты повыпрыгивали из машины, растянулись в цепь и пошли вперед, открыв беспорядочный огонь из автоматов. А из темноты выныривали и выныривали красноармейцы. Теперь цепь вытянулась по всему полю, охватывая беглецов полукругом.

— Филимонов! — позвал Хорь. — Эй, Филимонов!

Но Филимонов был уже мертв, лежал, уткнувшись лицом в землю. А пули цвенькали и шлепались совсем рядом.

— Спекся Филимонов… — пробормотал Хорь.

Он стрелял короткими очередями по два-три выстрела. Потом остановился, утер мокрое от пота лицо рукавом, погладил ложе и горячий ствол автомата, опять пробормотал:

— Амба, Паша… помирать пора… — и медленно развернул автомат, приставил ствол к сердцу, посмотрел на звездное необъятное небо, вздохнул глубоко и дернул спусковой крючок.

Сухо шелкнули три выстрела. Ахнула душа жиганская и покатилась на небеса прямиком на Божий суд — да только что с нее взять-то, с этой озябшей и озлобившейся души? Пойдет и дальше скитаться по лихим дорогам, гонимая отовсюду и презираемая…

Ранним утром Твердохлебов возвращался в свой батальон. «Газик», гремя и лязгая всеми своими частями, нырял в колдобины, выбирался с натужным воем и тут же проваливался снова. Степа Шутов едва успевал крутить баранку и при этом еще говорить:

— Ну, че поделаешь, товарищ комбат, ведь сами виноваты. Раз арестовали, значит, сиди и не дергайся, жди, пока начальство твою судьбу решит, правильно я говорю? Решили бы все честь по чести, ну, наказали бы, без этого тоже нельзя, и отправили бы обратно в родной штрафбат. Дальше-то штрафбата куда? Некуда. И все хорошо было бы! Правильно говорю, Василь Степаныч? Это все уголовники воду мутят, я сам слышал. Тот еще народ, ни в Бога, ни в черта не верят! А один советскую власть при мне распоследними словами поносил, честное слово! И среди политических тоже такие есть — власть кроют почем зря! За это небось их и посадили. Враг — ведь он всегда враг, правильно я рассуждаю, Василь Степаныч?

— Ты заткнешься когда-нибудь, паскудная твоя душонка?! — вдруг взревел Твердохлебов. — Герой-любовник, твою мать! Ты поменьше разговоры слушай! А то тебе уши отрежут, стукач паршивый! Сегодня сдашь ключи Буренкину и в строй встанешь! Устроился он начальство возить! Воевать будешь!

Степа Шутов пришибленно замолчал, втянув голову в плечи, и на глазах его выступили слезы. Белый свет померк перед ним. «Газик» ухнул в глубокую яму, Твердохлебова швырнуло вперед, и он ударился лбом о ветровое, все в трещинах, стекло, и оно разлетелось на куски. «Газик» остановился.