— У дверей охрана стоит — увидят, — предупредил Воскобойников.

— Охрану отвлечь можно. А потом камушком по балде и — ноги в руки… — усмехнулся Хорь.

— Ну что, зачинщиков установить не удалось, комбат? — спросил комдив Лыков.

Твердохлебов молча перевел взгляд в угол блиндажа, где стояли в пирамиде несколько автоматов и винтовок и сидел за рацией радист.

— Какие зачинщики, товарищ генерал? — вновь усмехнулся майор Харченко. — У них там круговая порука — лагерный закон: свой своего не выдаст.

— Люди больше ста верст пешедралом… Трое суток… Сухой паек в первые сутки кончился, потом голодные шли. Потом полный профиль окопов копали, блиндажи, пулеметные гнезда… Без еды люди воевать не могут… Человеческие силы тоже предел имеют, гражданин генерал.

— Гм, да… — Генерал Лыков кашлянул, вдруг строго взглянул на Твердохлебова и заговорил совсем другим, ледяным тоном: — Ты про блокаду Ленинграда слышал, конечно?

— Слышал… По сводкам Совинформбюро.

— А то, что там люди с голоду умирают, слышал? Умирают, но у станков стоят. Умирают, но атаки немцев отбивают. Умирают, но держат оборону революционного города! И склады с продовольствием никто не грабит. А получают по рабочим карточкам триста граммов хлеба в сутки. Ты понимаешь, про что я тебе толкую, комбат?

— Понимаю… — Твердохлебов опустил голову.

— Плохо понимаешь. Если б нормально понимал, не оправдывал бы грабителей.

После долгого молчания Твердохлебов поднял голову и проговорил твердо:

— Я прошу вас, гражданин генерал, отпустить арестованных людей. Вместо них судить трибунал должен меня. Я допустил это преступление, и мне отвечать за него.

— Ты смотри, как благородно, — покачал головой комдив. — Комбат под трибунал пойдет, а преступники… дважды преступники на свободе гулять будут?

— А я считаю, комбат и должен пойти под суд вместе с грабителями, — вмешался майор Харченко. — Если допустил такое во вверенном ему батальоне.

— Ну, ты палку не перегибай, не надо, — остановил его молчавший до сих пор начштаба Телятников.

— По закону военного времени… — начал чеканить слова Харченко, но Телятников прервал его уже раздраженно:

— Да подожди ты! Что ты лезешь все время поперед батьки в пекло?

Но Твердохлебов не принял защиты:

— Гражданин майор прав. Я должен отвечать за вверенный мне батальон. И прошу только об одном — отвечать должен я один. Тех людей, которых арестовали, я прошу отпустить — они не виноваты.

— Тогда дай нам тех, кто виноват, — сказал Харченко.

— Я не знаю.

— Проведи следствие. Узнай, — сказал Харченко.

— Батальон не выдаст участников грабежа.

— Если с некоторыми как следует побеседовать, еще как выдаст, — усмехнулся Харченко.

— Я не следователь и вести следствие не умею, — отвечал Твердохлебов.

— В таком случае следствие придется провести мне, — принял вызов Харченко.

— Ну, хватит словами играться! — прихлопнул ладонью по столу генерал Лыков. — Развели тут перепалку.

— Я сообщил о ЧП в особый отдел штаба армии, товарищ генерал, и я обязан найти и наказать виновных.

— Шибко ты ретивый служака, Остап Иваныч. Сперва найди. А то заграбастал первых попавшихся… И рапортуешь!

— Почему же первых попавшихся? Трое из них наверняка участвовали в грабеже.

— Почему только трое? — спросил Телятников.

— Уголовники, — ответил Харченко.

— А политические, значит, вне подозрений? — удивленно посмотрел на него генерал Лыков.

— Думаю, политические вряд ли были зачинщиками, — отвечал Харченко. — У политических в практике объявлять голодовки протеста. Голодать для них дело привычное. А вот уголовники…

Договорить начальник особого отдела не успел — в блиндаж торопливо вошел адъютант Лыкова капитан Шерстобитов. Вид у него был перепуганный.

— Товарищ генерал, разрешите доложить!

— Что еще? — недовольно глянул на него Лыков.

— Арестованные штрафники бежали!

— Что-о?! — рявкнул майор Харченко, вставая с табурета.

— Арестованные бежали! Связали двоих красноармейцев… ну, которые погреб охраняли, и убежали. Два автомата забрали, — сообщил адъютант.