— Еще раз напоминаю, — говорил Жан Каню, — мы зависим друг от друга. Нерасторопность одного обернется гибелью всех! Замешкается обезьянка с подачей картуза — неприятель выстрелит первым, и все! Из-за нерадивой обезьянки погибнем все!

Я не выдержал и взревел:

— Какой еще обезьянки?! Что ты несешь, каналья?!

— Вольно, сударь, вам меня обижать! — насупился французишка. — А между тем ваш настрой мешает общему делу.

Офицер посмотрел на меня с осуждением. Я едва не захлебнулся от ярости. Со всех сторон вновь полетели насмешки и оскорбления. Собранное в трюме отребье веселилось, обнаружив, что я оказался во власти бывшего слуги.

— Вот тридцатишестифунтовая пушка, — продолжал Жан, указав на орудие. — Такую пушку обслуживает тринадцать человек, это оптимальный состав команды.

Мосье Каню перешел к содержательной части разглагольствований, и даже английский офицер больше не взирал на пленников с умилением, а целиком был поглощен поучениями подлого французишки.

— Картуз — это мешок с порохом, — объяснял Жан. — Того, кто подает картуз, по традиции называют обезьянкой!

Бурное веселье охватило невольников.

— Вот пускай этот мистер Дипломат и будет обезьянкой! — выдал кто-то.

Остальные поддержали его идею одобрительными выкриками.

— Ну, каналья! Я тебе покажу! — проскрежетал я.

Мои угрозы еще больше развеселили публику. Соседи улюлюкали и кидали в меня мусором. Даже новички, которых я только что защищал от нападок «старожилов», — даже они потешались надо мною, а те, что оказались поближе, позволили себе распустить руки. Я получил несколько затрещин. В ответ дал по зубам первому попавшемуся соседу. Кулаки со всех сторон обрушились на меня. Я отбивался наугад. Послышался окрик канальи:

— Господа! Поберегите свой пыл! Ярость пригодится в бою!

Офицер смотрел на нас с раздражением прилежного школяра, которому непоседы мешают усвоить урок. По его сигналу солдаты, пустив в ход приклады, прекратили потасовку.

— Картузом заряжается ствол, — продолжал урок французишка. — Затем забивается пыж, через дуло вкатывается ядро, забивается еще один пыж…

— Seems honey, — услышал я голос за спиной.

Обернувшись, я увидел двух мрачных типов. Они смотрели на меня с каким-то особенным интересом.

— Honey, — повторил один.

— No, dottrel, — ответил другой.

Интуиция подсказывала: в подобных случаях нужно бить сразу, лучше на убой. Я подскочил к мрачным типам, замахнулся кулаком. Их руки взметнулись вверх. А я врезал промеж ног коленом одному и мыском сапога другому. Они взвыли дуэтом от боли.

— Вот вам scrambled eggs! — рявкнул я.

Солдаты повалили меня ударами прикладов.

— О, боже мой, сударь, что ж вы творите?! — завопил подлый французишка. — Нужно гнать его прочь! Он вносит смуту!

Поднялся гвалт, и я не разобрал, что ответил англичанин. Но солдаты потащили меня к люку.

— Жан! Каналья! — закричал я по-русски. — Немедленно передай командиру этой лоханки, что я русский дипломат!

— Кстати, — прозвучал голос Жана. — Этот господин отлично разбирается в поварском деле. На камбузе ему самое место!

Я рванулся, надеясь добраться до французишки, чтобы свернуть ему шею. Каналья вздумал распоряжаться мною! Но крепкие руки удержали меня, а английский офицер фыркнул:

— На камбузе?! Чтобы он отравил всю команду?

А еще кто-то поддакнул:

— Да, у этого дипломата такой аппетит, что он оставит экипаж без провизии!

По приказу офицера солдаты отвели меня на нижнюю палубу, приковали к кольцу в грязном закутке и оставили одного почти в полной темноте. Они ушли, я опустился на пол, привалился к стене и закрыл глаза. Я почувствовал блаженство и сам удивился тому, сколь невзыскательным оказался. Некоторый покой в грязном углу вместо артиллерийских упражнений — вот все, что понадобилось для счастья. Я глотнул из бутыли доктора Руиза и задремал. А проснулся оттого, что по мне бегали крысы. Я подпрыгнул, стряхивая с себя грызунов, и зачем-то по-английски, словно полагал, что так местные твари понимают лучше, завопил:

— My God! I’m steel alive!

— Not for long, — раздался голос из темноты.

Появились солдаты. Они скрутили мне руки и повлекли в этот раз на верхнюю палубу. Дневной свет ударил в глаза. Зажмурившись, я задрал голову и с удовольствием подставил лицо солнечным лучам.

— Ха-ха, порадуйся напоследок, — послышался тот же глумливый голос.

— Что значит — напоследок? — не понял я.

— Смутьяны на борту не нужны, — ответил англичанин.

— И что? — спросил я.

— Сделаем из тебя вертишейку в мокрых штанах, — пояснил он. — Всем другим в назидание.