Мафи Тахера
Шрифт:
На мгновение я хочу поверить ему. На мгновение я хочу сесть на пол и выплакать этот океан в горле.
— Время перестать притворяться, — мягко говорит он. — Джульетта... — Он так неожиданно нежно берет мое лицо в свои руки в перчатках. — Тебе не нужно больше быть милой.
Ты можешь уничтожить их. Ты можешь унизить их и присвоить себе этот мир, и...
Меня словно ударяют по лицу.
— Но я не хочу никого уничтожать, — говорю я ему. — Я не хочу причинять боль людям...
— Но они этого заслужили! — Он разочарованно отстраняется. — Как ты можешь не хотеть мести? Как ты можешь не хотеть дать отпор...
Я медленно поднимаюсь, дрожа от злости, надеясь, что мои ноги не рухнут подо мной.
— Ты думаешь, что я нежелательна, потому что мной пренебрегли и... и выбросили... — Мой голос поднимался выше с каждым словом, безудержные эмоции вдруг кричат через мои легкие. — Думаешь, что у меня нет сердца? Что я не умею чувствовать? Думаешь, из-за того, что я могу причинять боль, я должна её причинять? Ты такой же, как все. Считаешь, что я чудовище, как и все другие. Ты меня вовсе не понимаешь...
— Джульетта...
— Нет.
Я не хочу этого. Не хочу этой жизни.
Не хочу быть чем-то для кого-то, кроме себя. Я хочу сама принимать решения, и я никогда не хотела быть чудовищем. Я говорю медленно и твердо:
— Я ценю человеческую жизнь намного больше тебя, Уорнер.
Он открывает рот, но останавливается. Смеется и качает головой.
Улыбается мне.
— Что? — выпаливаю я.
— Ты только что назвала меня по имени. — Он улыбается шире. — Прежде ты никогда не обращалась ко мне прямо. Это должно значить, что я прогрессирую с тобой.
— Я только тебе сказала, что я не...
Он обрывает меня:
— Меня не волнуют твои моральные дилеммы. Ты просто тянешь время, потому что ты находишься на стадии отрицания. Не волнуйся, — говорит он. — Ты справишься с этим. Я могу немного подождать.
— Я не в отрицании...
— Ну конечно это так. Ты пока этого не знаешь, Джульетта, но ты очень плохая девочка, — говорит он, хватаясь за сердце. — Прям мой типаж.
Этот разговор просто невозможен.
— В моей комнате живет солдат. — Я тяжело дышу. — Если хочешь, чтобы я осталась здесь, убери камеры.
На мгновение глаза Уорнера темнеют.
— Кстати, где твой солдат?
— Не могу знать. — Боже, надеюсь, я не покраснела. — Ты назначил его мне.
— Да. — Он выглядит задумчиво. — Мне нравится наблюдать, как ты корчишься. Он заставляет чувствовать тебя неловкость, не так ли?
Я вспоминаю руки Адама на моем теле, близость его губ на моих, аромат его кожи, пропитанной дымящимся ливнем, который мы вдвоем впитывали, и вдруг у сердца появляются два кулака, которые стучат по ребрам, пытаясь выбраться.
— Да. — Боже. — Да. Он заставляет меня чувствовать дискомфорт.
— Знаешь, почему я выбрал именно его? — спрашивает Уорнер, а меня словно танком переехало.
Адама выбрали.
Ну, конечно же, его выбрали. Его не просто так, как обычного солдата, отправили ко мне в камеру. Уорнер ничего не делает без причины. Должно быть, он знает, что у меня и Адама была история. Он более жесток и расчетлив, чем я предполагала.
— Нет. — Дыши. — Я не знаю почему. — Дыши. Я не могу забывать дышать.
— Он сам вызвался, — просто говорит Уорнер, а я мгновенно немею. — Он сказал, что много лет назад ходил с тобой в одну школу. Говорил, что ты, наверно, не вспомнишь его, что он изменился, он не такой, как прежде. Он собрал очень убедительные доводы. — Легкий вздох. — Говорил, что был удивлен услышать, что тебя держат взаперти. — Наконец Уорнер смотрит на меня.
Мои кости звенят, как кубики льда, замораживая меня до самой сути.
— Мне интересно, — говорит он, наклоняя голову, когда говорит. — Ты помнишь его?
— Нет, — лгу я; не уверена, что жива.
Я пытаюсь отделить правду ото лжи, предположения — от постулатов, но дополнительные наказания сворачиваются вокруг моего горла.
Адам знал меня, когда входил в ту камеру.
Он точно знал, кем я была.
Он уже знал мое имя.
Ох.
Ох.
Ох.
Это всё было ловушкой.
— Заставляет ли эта информация тебя… злиться? — спрашивает он, и я хочу сшить его губы так, чтобы они имели хмурый вид.
Я молчу, и как-то это всё ухудшает.