– Вот именно, - согласился Варфаламеев, тоже посмотрел на Мироныча и выпил.

– Так о чём речь, братцы? – не на шутку разволновался Мироныч, машинально выпивая свою дозу.

– Речь о том, что кореш наш, Жорка Прахов, допился до английских зелёных чертей, - резанул правду-матку Сакуров, после чего они с Жоркой стали говорить друг другу те английские ругательства, про которые им было известно из их образований. Ванька, надо отдать ему должное, решил ограничиться одним стаканчиком и, пока приятели ругались по-английски, ушёл тоже по-английски. И, не успело затихнуть вдали тарахтенье «жигулей», как прибыли пастухи: сначала со стороны поля послышался скрип телеги, а тремя минутами спустя до слуха «заседателей» донёсся певучий голос рыжего великана.

– А почему скотина ещё в загоне?

– Так, пора на выход, - нормальным человеческим языком сказал Жорка, и спустя ещё три минуты вся компания встречала прибывших.

– Я спрашиваю, почему скотина всё ещё в загоне? – повторил свой вопрос Мишка, ходя вокруг телеги и стукая носком резинового сапога по цельнометаллическим колёсам своего гужевого транспорта.

– Да? Почему?– встрепенулся младший зоотехник. Это был мелкий, соответственно званию, мужичок в выходной кримпленовой паре в зелёную с малиновым полосочку, заправленную в болотные сапоги. Под парой мужичок имел всамделишную косоворотку, на голове – невообразимую панаму из того барахла, которое стали присылать западные альтруисты в виде гуманитарной помощи в новообразовавшуюся демократическую Россию. Лицо мелкого выражало похмельную тоску, руки, сворачивающие самокрутку, тряслись.

– Здорово, - проигнорировав Мишку, поздоровался с зоотехником Жорка. – Договор привёз?

– Скотину, между прочим, надо выгонять с восходом солнца, - продолжил бузить Мишка, не скрывая своего дурного настроения. Затем он приветливо кивнул Миронычу и, проигнорировав Сакурова, Жорку и Варфаламеева, сказал: - Доброе утро, Евгений Миронович. Это хорошо, что вы ещё не померли. А то мне сон приснился, будто я на ваших поминках ухаживаю за вашей Азой Ивановной.

– А может, это вы за ней ухаживали не на моих поминках, - пошёл в отказ старый перец, пьяновато переступая с ноги на ногу взад-вперёд и вправо-влево.

– Именно на поминках и именно на ваших, - неуступчиво возразил Мишка, - потому что вы в том моём сне лично присутствовали.

– Так значит присутствовал? – воодушевился Мироныч.

– Да, но в каком виде, - парировал Мишка.

– В каком? – переспросил Мироныч.

– В гробу и в белых тапочках, - подсказал Жорка.

– Тут наш бригадир правильно сказал насчёт восхода солнца, - закочевряжился зоотехник, сползая с телеги и вовсю дымя вонючим самосадом. Относился он к Сакурову, потому что остальные на него чихать хотели.

– Да я… да это… - принялся оправдываться Сакуров.

– Ты, давай, не выпендривайся, - наехал на зоотехника Жорка, - гони бумагу, выпей сто пятьдесят и проваливай. И этого забирай…

Жорка кивнул на Мишку.

– …А то начнёт сейчас рассказывать, как он вашу скотину выгоняет с восходом солнца, да ещё ходит с ней в ночное.

– А что Аза Ивановна? – ни к селу, ни к городу поинтересовался Мироныч, имея в виду Мишкин сон и своё интересное в нём положение. Интересное в том смысле, что Мироныча забрало насчёт своих личных выгод в качестве усопшего мужа вдовы, у которой появился реальный шанс пристроиться за таким перспективным женихом, как крепкий хозяин Мишка.

– Что значит – проваливай? – не согласился зоотехник. – Сначала надо скотину сдать – принять, а потом… Ну, и выпить, конечно…

– Тогда пошли принимать, - согласился Жорка и потопал к загону.

– А может… - забуксовал зоотехник.

– Пошли, пошли, - скомандовал Мишка, и вся компания потопала за Жоркой.

Сдавали, принимали в процессе выхода изголодавшихся тёлок (молодняка на откорме по советской терминологии) на волю. Тёлки яростно покидали опостылевший загон, с нетерпеливым мычанием вырываясь на всё ещё зелёный простор, прогреваемый скупым осенним солнцем. Считать их в таком виде было трудно, да и предварительная выпивка сказывалась. Поэтому оказалось, что тёлок то ли двести двадцать три головы, то ли двести восемнадцать, то ли двести сорок одна, то ли сто девяносто восемь. В общем, считали тёлок все, за исключением Мишки и пьяного в жопу Мироныча. Мишка продолжал живописать свой сон с известным сюжетом, Мироныч переживал за будущее последней жены. А потом оказалось, что Мишка тоже считал, поэтому последнее слово осталось за ним.

– Так и запишем, - заторопился зоотехник, вписал количество тёлок со слов Мишки, двести восемнадцать голов, в договор, Сакуров договор подмахнул и стал прощаться с компанией.

– Константин, не давай им разбежаться, а то потом хрен соберёшь, - посоветовал Жорка и повернулся в сторону деревни, поторапливаемый жаждущим зоотехником.

– Костя, подождите, я вам помогу, - закряхтел Мироныч, раздираемый желанием присоединиться к желающим продолжения банкета и христианским человеколюбием, подвигающим его к помощи ближнему своему.

– Костя, гони его на хрен, - посоветовал на прощанье Жорка, и с тем они расстались. Компания в составе Жорки, Варфаламеева, зоотехника и Мишки отправилась в Жоркину избу, Мироныч увяз в навозной жиже, а Сакуров, памятуя Жоркино наставление и свой животноводческий опыт, рванул за головной тёлкой.

Пасти тёлок оказалось намного трудней, чем дойных коров. Во-первых, тёлки постоянно хотели жрать, во-вторых, половина их хотела быка. Бык имелся в соседнем стаде, которое паслось за речкой. Поэтому половина тёлок паслась на заливном лугу, а половина, задрав хвосты, носилась вдоль берега Серапеи. Бык лениво бродил по ту сторону и призывно трубил. Коровы из соседнего стада относились к таким отношениям терпимо. А Константин Матвеевич, высунув язык, носился и за теми, которые носились, и за теми, которые паслись.